«Супруга Цезаря Летиция покинула Эсквилинскую больницу. Медики сообщили, что угроза выкидыша миновала».
«Новых сообщений из Нисибиса нет. По мнению первого префекта претория Марка Скавра римляне могут держаться в осажденной крепости сколь угодно долго. Царь Месопотамии Эрудий лично прибыл в Рим для переговоров с императором Руфином. Есть сведения, что в Месопотамию будут посланы дополнительные войска».
«В Аквилее созвано экстренное заседание Большого Совета».
«Коллегия фециалов [88]
заседает непрерывно. В этот раз им нетрудно будет доказать справедливость своего решения. Рим на пороге войны. Двери храма Двуликого Януса вновь откроются».«Сегодня начинаются Мегализийские игры. Бои гладиаторов, происходящие в Александрии, вызвали бурный интерес. Император Руфин не сможет прибыть на игры, но первый консул будет присутствовать в амфитеатре на открытии и закрытии игр».
Они ждали штурма со дня на день, но все равно штурм начался неожиданно. Грязно-коричневые волны покатились к городу – это тысячи людей кинулись к стенам. С визгом и криками волочили пленники огромный таран к воротам. Две батареи монголов открыли огонь, но пушки были установлены слишком далеко, и снаряды взрывались среди своих. Орудия тут же смолкли.
Не монголы тучей неслись к стенам – это бежали подгоняемые плетьми крестьяне, захваченные в соседних поселениях или в окрестностях Нисибиса. Монгольские всадники безопасно скакали среди них, зная, что в своих осажденные стрелять не будут. От летящих стрел небо над Нисибисом стало черным. Солдаты гарнизона замешкались, кое-кто даже опустил винтовки. Немолчный вопль отчаяния повис над городом – ополченцы узнавали своих родственников и друзей, и выкрикивали их имена, как будто это могло спасти пленных.
– Огонь! – рявкнул Рутилий.
Одна из пушек на бастионе плюнула картечью. Бегущие к стенам пленники полегли, будто десница великана раскидала их по полю.
К Рутилию подскочил немолодой чернобородый мужчина.
– Мы не можем стрелять! Не можем! – кричал он на латыни с сильным акцентом. – Там мой брат и мой племянник. Не могу.
– Огонь! – орал трибун. – Или на штурм Антиохии ты побежишь впереди монголов, а свои будут стрелять в тебя.
Римляне открыли огонь. Несколько горожан кинулись на преторианцев, и на стенах завязалась настоящая потасовка. Лишь когда Рутилий застрелил двух бунтарей, среди защитников воцарилось подобие порядка. Трибун приказал по мере возможности целиться в монголов, но приказ этот был невыполним – варвары всякий раз укрывались за пленными. Выстрелы, казалось, вообще не причиняли наступающим вреда. Если кто и падал, то на его место тут же становился другой и продолжал бег. Зато стрелы жалили смертоносными осами. То там, то здесь слышались крики боли и проклятия. В нескольких местах одновременно разорвались гранаты монголов.
– Вот из чего они стреляют, – сказал Квинт, указывая на черную трубу, которую держал на плече монгольский всадник. – Назовем это гранатометом.
– Откуда такая вещь у варваров? – изумился Элий.
– Они захватили империю Цзинь. А китайские инженеры мастера на всякие штучки. Сними-ка этого красавца, – приказал Рутилий Неофрону.
Преторианец прицелился. Монгол взмахнул руками, уронил свою черную трубу и, слетев с коня, утонул в сером море пленных.
– Гранаты беречь. Патроны тоже, – приказал трибун.
В такую минуту надо ни о чем не думать – просто стиснуть внутри себя что-то жалкое, рвущееся наружу, скулящее. Элий не знал, что он подавляет в себе – безумный ужас или безмерную жалость.
«Нас слишком мало…», – только и позволил себе подумать Элий.
Взгляд его упал на сидящего в тени зубца ополченца в стеганом самодельном нагруднике и в шлеме, сползающем на глаза. Широченные лазоревые шаровары скрывали округлость бедер. Женщина? Может быть. Женщины вступали в ополчение порой охотнее мужчин – они прекрасно знали, что ждет их в случае падения стен. Ополченец повернулся, и Элий узнал Роксану.
– Что ты здесь делаешь? Тоже собираешь материал для книги?
– Почему бы и нет? – отвечала она, клацая зубами.
– Стрелять по всадникам с черными трубами! – отдал приказ Рутилий.