Тайна Нереиды

Деревянный мост через Тибр был пуст. Даже нищие, что обычно попрошайничали здесь, исчезли. Лишь двое друзей сопровождали Гая. На мосту друзья остались и, обнажив мечи, стали ждать преследователей, а он заковылял дальше, и раб по-прежнему был вместе с ним. Было страшно. Сердце колотилось в горле. Он знал, что ему не спастись. И бежать дальше бессмысленно. Зачем длить агонию? Пусть все кончится быстрее. Они остановились в маленькой рощице, посвященной Фуриям. Воздух рвался из легких. Пот струйками стекал по лицу, по спине. Нога опухла и напоминала бревно. Он опустился на землю. Раб сел рядом и обнял его, так обнимает ребенка мать или нянька, закрывая своим телом.

– Беги, Филократ! – шепнул он рабу. – Зачем тебе умирать вместе со мной?

В ответ тот крепче стиснул руки, будто надеялся спасти своего господина. Несколько минут слышалось лишь сдвоенное рвущееся из грудей дыхание да шепот деревьев. Будто и деревья тоже шептали: «Беги! Спасайся, Гай! Беги! Неужели ты не хочешь жить хотя бы ради жены и ребенка?» Потом донесся шорох. Шаги. Преследователи все ближе и ближе. Они уже рядом. Беглецов обступили кольцом. И вот – первый удар, тупой и безбольный, лишь тело качнулось. Еще и еще. Горячая кровь хлещет, обжигая кожу. Он понял наконец – удары сыплются на Филократа, чье тело рубят в куски, но клинки не достают до плоти господина. Наконец мертвое тело преданного раба отвалили в сторону, как кусок пустой породы, и первый удар рассек плечо, второй – спину до самого позвоночника, третий…

Элий проснулся. Пот струйками стекал со лба. Нога болела, будто он только что подвернул ее, сбегая с Авентина. Неужели? Неужели это был он? Он не мог не узнать того, кем был в этом сне. Он помнил имена друзей, которых несколько минут назад оставил умирать на старинном мосту через Тибр. И падение при бегстве с Авентина, и смерть в роще Фурий – Элий знал эти подробности с детства, как знает любой лицеист, изучавший историю Рима. Одни историки писали о прошлом с гневом, другие сухо, равнодушно. Одни обвиняли народного трибуна в безмерном честолюбии, другие восхищались его бескорыстием. Никто не написал о его смертельном одиночестве.

Ему даже стало казаться, что он помнит, как душа убитого скиталась, неприкаянная, сто лет на берегах Стикса, ибо тело его не было погребено, а из отсеченной головы вынули мозг и череп залили свинцом, чтобы получить награду побольше – за голову бывшего народного трибуна было обещано столько золота, сколько она весит. Даже с мертвым трибуном враги поступили подло.

Сто лет бродить по берегам Стикса, сто лет помнить боль поражения и не сметь глотнуть блаженной воды Леты, дарующей забвение. Несомненно, за эти сто лет душа его переменилась. Много лет назад он был Гаем Гракхом. Его убили так же беззаконно, как и его наивного брата Тиберия. Все повторялось. Нынешний Гай вновь оплакал смерть брата и вновь должен был сражаться за Рим против воли самого Рима.

«Собрались здесь души, которым
Вновь суждено вселиться в тела, и с влагой летейской
Пьют забвенье они в уносящем заботы потоке». [22]

Но даже вода Леты не дает полного забвения.

V

Призрак давно уже покинул спальню и теперь кружил над Римом.

– Ну, как, он сошел с ума? – спросил его собрат, подплывая.

– Не похоже. Хотя сну своему поверил.

– Значит, он уже был сумасшедшим.

– А что у тебя?

– Кое-кому я внушил мысль, что его душа принадлежала прежде Юлию Цезарю. Безумец так обрадовался!

– Да уж, этот точно безумен!

Следом появился призрак Красавицы.

– Что Клодия? Как чувствует себя наша прежняя хозяйка?

– Разговаривает сама с собой, то смеется, то плачет. И называет опустевшие мраморные карцеры друзьями.

Наконец прилетел лемур-солдат.

– Хотите позабавиться? – спросил последний. – Я облетел все книжные лавки, все библиотеки, и ни в одной не нашел нашей книги. А ты, Серторий, обещал нашему сочинению долгую жизнь.

– Это невозможно! – воскликнула Красавица. – То, что мы написали, должно было пережить этот мир! Наше творение не могло погибнуть!

– Само собой не могло, дорогая Береника, – с улыбкой отвечал лемур-аристократ. – Но намеренно можно разрушить, что угодно. Пока мы были заключены в мерзкие мраморные карцеры, гений Империи уничтожил наш труд! Миновала тысяча лет! Помнишь мою виллу на берегу моря? – печально вздохнул аристократ. – Яркая зелень, статуи, увитые плющом. Запах цветущих левкоев. Мы обедали в триклинии, а солнце медленно тонуло в море. Тогда-то все и началось. Кто-то сказал: «Хорошо бы жить вечно. На небесах».

– Это я сказала, – перебила его Береника.

– Да, это сказала Береника, – подтвердил Серторий. – Потом мы заговорили о Гомере. О его книгах, из которых вырос целый мир.

– И я заметил, что форма куда важнее содержания, – подхватил аристократ. – Хотя многие считают наоборот.

– Если гений Империи так испугался нашего творения, то надо написать его заново, – сказала Береника. – Хотя бы для того, чтобы досадить Гимпу.