Тайна озера Кучум

На ночёвку остановились на первом прилавке. Дружно сняли с уставших оленей груз, подвязали к ногам чанхай (палки), чтобы животные за ночь не ушли далеко. Залихватов и Михаил застучали топорами по сушине. Загбой задымил кучу хвороста. Костя развязал котомку с продуктами. Агафон стал снимать с себя мокрые сапоги. Уля схватила казан и чайник, посмотрела на ведро. В её обязанность входило приготовление пищи, но как готовить без воды? До ручья около сотни метров, остановиться ближе каравану не позволила кочковатая мочажина. Идти далеко, да и как принести сразу три тары?

Сергей подошёл, молча взял ведро, казан, зашагал вниз, к ручью. Уля, как будто ждала этого, в то же время стараясь казаться равнодушной, неторопливо пошла следом. Агафон искоса посмотрел на молодых, блеснул глазами, усмехнулся в бороду.

Слыша за своей спиной её шаги, Сергей замедлил движение, повернулся, с робкой улыбкой посмотрел ей в лицо. Она, как всегда, ответила холодным взглядом. Однако щёки покрыл лёгкий румянец, и это что-то значило…

Почувствовав это, желая хоть как-то смягчить конфликт, помириться с любимой, Сергей попытался завязать разговор, пусть даже незначительный. Какие-то доли секунды он лихорадочно соображал, о чём сказать, но, как это всегда бывает, не нашёл прочную нить и перевёл внимание на погоду.

— Эх, наверное, снег пойдёт. Теперь это надолго, — проговорил он и махнул головой на чёрную тучу, наплывающую на тайгу с запада.

Уля удивлённо посмотрела ему в лицо, покачала головой:

— Не снег, а тожть. И нетолго, к утру кончится.

— Почему ты так решила?

— Я не решала, тайга сама так каварит. Слышишь, ключ вверху шумит? — показала пальцем в гору. — Туча чёрная, тож-тевая. Пыстро пешит, ветер гонит, значит, непогодь пройтёт за несколько часов. Муравьи вон ползают, — махнула головой на муравейник. — Бекас, слышишь, с неба патает?

— Так бекас, он всегда токует — и днём и ночью, — попытался возразить Сергей. — Всегда одинаково.

— Эко, нет! — засмеялась Уля. — В хорошую покоту птица звякает много раз. В плохую — два-три раза, и опять набирает высоту и бьёт коротко, мало. — И передразнила: — Вот тепе и тнём и ночью!

Сергей смутился, замолчал: опять девчонка за пояс заткнула. Лучше промолчать лишний раз, чтобы не попасть впросак.

Подошли к ручью, набрали воды. Сергей отошёл в сторону, сорвал с кочки жёлтую купальницу, с улыбкой протянул Уле. Та удивленно вскинула брови:

— Зачем?

— Ну, так, в знак признательности, уважения… Потому что ты мне нравишься… — нашёлся он.

Она протянула руку, взяла цветок, покрутила в руках, понюхала, с сожалением бросила в поток ручья:

— Польше так не телай.

— Почему?

— Зачем купить сря? Сорвал, потарил, а потом всё равно вы-прасывать. Значит, так телай нельзя…

Сергей покраснел, вспомнил, что Уля не городская кокетка, живую красоту понимает только тогда, когда она естественная, растёт на корню. Для неё непонятно — зачем загубить живой цветок. Ведь в нем живёт душа, девушка не сомневается. Вот если бы Сергей подарил ей колечко, ленточку или горсть бисера, всё было бы по-другому. Неодушевлённый подарок обретает другое значение.

Пытаясь хоть как-то сгладить неудобную ситуацию, Сергей перевёл разговор на другую тему, посмотрел на зарубку, что сделал Агафон топором, и спросил:

— Так что получается, и деревья рубить нельзя?

— Пашто нельзя? Амака разрешил человеку хоти в тайга, но только тля необхотимости, — ответила девушка. И вдруг впервые за всё время напряжения лукаво улыбнулась ему. — Смотря как рупить. Терево чувствует, кто его рупит. Если хороший человек, служит толго. Ну а плохой — пыстро пропатай, гниет, даже горит.

— Это интересно, — Сергей в удивлении приподнял брови. — А как оно узнает, кто его рубит?

— Эко! Сопсем без глаз! — тут уж удивилась Уля, и совсем как Загбой, не зря ходила с дедом в тайгу: — Разве не знаешь? Вот, гляти, подошла к зарубке на пихте. — Витишь, затесь маленькая, узкая, на уровне грути, но глупокая. Так рупит только скрытный, плохой, может пыть, таже слой человек. Он старается стелать метку только тля сепя, чтобы видеть самому и никому тругому. Кароший, топрый, открытый человек так не путет телай. Он путет рупить высокую, широкую метку, на уровне калавы, так, чтобы было витно всем. Ленивый человек просто отрежет кору, не торубит то конца, сразу видно, что всё телай на авось.

Умный человек всё стелает по уму: отрупит лишние сучья, чтопы пыло витно изталека, взмахнёт отин раз, возьмёт полоску болоньи, так лучше витно, та снизу кору потрубит, чтобы ветром назат не припило. Так телает тетушка Закпой, так телай все охотники. А клупый просто тяпнет, как курица лапой, кору смахнет, та ещё в таком месте, что с тесяти шагов не видно. Таких сразу видно: либо горотской, либо в тайгу не хоток.

Дивится Сергей, замер, слушает, глаза выкатил на девчонку. Такая молодая, а целую лекцию прочитала. Кажется, что такого — зарубка, да и только. А нет, как говорил Козьма Прутков, «зри в корень!»

— И откуда ты только всё знаешь?

— Что такого? — слегка пожала плечами Уля. — Тайга научит, да и тетушка каварил. А что-то сама докумекала.