Тайна переписки

Кличка Сынок оставалась тогда еще отметиной старых отношений, которые Трескин допускал с избранными. Ему нравилось держать при себе свидетелей возвышения, старых приятелей, знавших его еще Сынком. Отношения эти, однако, кончились раз и навсегда, когда Трескин всех уволил. Это произошло после первой, действительно крупной сделки «Марты». Триста тонн уральской меди, которую Трескин в два приема переправил в Германию, принесли ему двести пятьдесят процентов прибыли. Медь была четыре девятки чистотой — 0,9999. То есть одна десятитысячная доля примесей. Трескин выплатил банковский кредит, полученный с папиной помощью специально под эту сделку, выплатил накладные расходы, включая взятки (сумма последних представлялась ему уже смехотворной в сравнении с общей прибылью — восемьдесят тысяч чиновнику, который сидел на экспортных лицензиях), и тогда остались у него на руках собственные деньги, несколько миллионов, которые казались ему огромным капиталом. Так глядели на эти деньги и старые товарищи, те самые, что называли его Сынком. От них-то и пошел разговор деньги обналичить и поделить. Недели полторы продолжался шумный разбор, сопровождавшийся взаимными обвинениями и безобразными перепалками.

Трескин всех уволил. И это был второй рубеж становления Трескина в качестве социально законченной личности.

Со времени основания фирмы оставались в неприкосновенности помимо самого президента только два человека: Семен Михайлович Шуртак — заместитель Трескина и Нинка — бухгалтер. В отдаленном будущем, которое Трескин постепенно для себя прояснял, он мыслил и третий рубеж — увольнение Нинки. Будущее Трескин представлял себе по американской журнальной рекламе: вечно сорокалетний международного класса бизнесмен, подтянутый, с благородной сединой на висках, с портфельчиком в руках легко сбегает по трапу «Боинга» в аэропорту Орли. Таким рисовал будущее журнал «Business week», и Трескин не видел надобности придумывать что-нибудь сверх того. У этого вечно сорокалетнего бизнесмена, знал Трескин, была жена, со вкусом и чуткая к искусствам женщина, трое детей, вилла с бассейном, слуги, любовница на десять лет моложе жены. Все тут было законченно, ни убавить и ни прибавить. То был другой мир — будущее, и в этом будущем не могло найтись места для Нинки. О чем Нинка еще не знала. Нинка тоже была женщина без возраста — дородная и сильная баба, она тянула, как мужик, с мужиками пила по-мужицки, крякнув над стаканом. Экономист по образованию, она прожила в торговле долгую, полную превратностей жизнь, два раза крепко под залетала, была под судом, но не села, вывернувшись из рук правосудия нечеловеческим просто-таки усилием. Способность к нечеловеческому усилию во всяком деле, необозримые связи и опыт обращения с законами — всякими, какие только ни были, делали ее человеком незаменимым. Пока.

Трескин усвоил распространенную мысль, что бизнес есть цивилизованный и есть не цивилизованный. И если подавляющая часть трескинских операций носила откровенно дикарский и даже просто людоедский характер, то это происходило не потому, что Трескин как-то особенно, с теплым личным чувством любил бизнес не цивилизованный в противопоставлении его всякому другому. Трескин любил деньги. И пока лихорадочная эра Больших денег оставляла возможности для бизнеса не цивилизованного, который приносил сто, сто пятьдесят и триста! процентов прибыли, Трескин нуждался в Нинке.

На случай бизнеса цивилизованного у Трескина имелся Семен Михайлович Шуртак. Старый мудрый еврей приставлен был к делу папой. Трескин знал этого человека с детства, привык к его обходительным манерам и долго пребывал в заблуждении, что он будет полезен фирме именно в качестве старого мудрого и осторожного еврея, знающего собеседника и необременительного советчика — не более того. И только наткнувшись раз-другой на негромкое, но вполне сознательное противодействие Семена Михайловича, Трескин осознал потребность избавиться от опеки. Он затеял тогда крупный разговор, который кончился не так, как начался: согласились на том, что Семен Михайлович будет признан компаньоном с участием в прибылях. Так что Нинку Трескин не мог уволить, потому что рано, а Семена Михайловича не мог, потому что не мог.

Благополучие в делах ознаменовалось переездом фирмы из подвала, где имелся только стол и телефон, в трехкомнатный номер гостиницы «Глобус». Обставились импортной конторской мебелью — металл и пластик; факс и компьютер, ослепительная секретарша — все атрибуты процветающего предприятия.

5

В седьмом часу вечера в дверь тихо постучали. Оглушенный разговорами и телефонными звонками, Трескин рявкнул — да! — как только разобрал значение неясных, словно скребущихся звуков.