– И тем самым сразу восстановите против себя большую часть нации. На этом уже многие обожглись. Я ненавижу частную собственность не меньше твоего и подобно тебе полагаю, что от нее все беды. Но инстинкт собственника – это животный инстинкт, а такие инстинкты не упраздняются декретами, даже самыми жесткими. Преодолеть в себе «моё» человек может только сам, если захочет и сумеет. На первых порах, я думаю, вам следует экспроприировать крупных промышленников, торговцев, банкиров, латифундистов, а из мелкого буржуа сделать попутчика. Кому нужен лишний враг? Их у вас и так будет много. Если вы экспроприируете мелкого лавочника, то он все равно станет заниматься подпольным предпринимательством. Так уж пусть лучше работает легально, под вашим контролем. Частника можно сокрушить только блестяще организованной государственной торговлей. Когда частник убедится в том, что государство компетентнее, сноровистее его в вопросах экономики, он сам закроет свою лавку. Но для этого потребуются многие десятилетия напряжённого труда. И вообще, собственность, как все на свете, имеет две стороны – лицевую и оборотную. На лицевой у нее череп и кости, на оборотной – оливковая ветвь. Это диалектика. Но не приведи Господь перевернуть медаль оливковой ветвью вверх. Не приведи Господь забыть о смертельной эмблеме. Ты не обижаешься на меня, Аурелио? Не воспринимай мои разглагольствования как проявление обычной склонности пожившего человека к нравоучениям. Это просто мысли вслух.
– Нет-нет. Продолжай. Всё, что ты говоришь, интересно и заслуживает внимания.
– Тогда я позволю себе сказать ещё несколько слов. Вам предстоит преодолеть одну неимоверную трудность, о существовании которой вы, вероятно, и не подозреваете. Я же ясно вижу её, будучи человеком со стороны. Речь идёт о традиционном для Аурики неуважении к человеческой личности как следствии многовекового деспотизма. Это тоже не отменишь декретом. Традиции почти так же устойчивы, как инстинкты. Особенно дурные традиции. И ради всего святого не допустите того, чтобы у вас диктатура народа сменилась сначала диктатурой группы личностей, а впоследствии диктатурой одного лица. Это будет означать гибель революции. И в сотый раз окажется правым Бисмарк, который заметил как-то, что революции подготавливают гении, а осуществляют фанатики; плодами же их пользуются подонки. Не дайте пролезть к власти выходцам из буржуазных семей, хамам. Хам в руководящей позиции – это равнодушие к судьбе народа, косность, коррупция, гниение, мерзость… Ну, а что касается гуманности и необходимой жестокости, то они у вас, на мой взгляд, сочетаются в правильной пропорции.
Аурелио рассмеялся.
– Компаньеро, слушая тебя, можно подумать, что ты всю жизнь занимался организацией революций.
– Просто я много думал об этом.
– Скажи лучше: чем мы можем быть полезными тебе?
– Пусть кто-нибудь из твоих людей проводит меня через границу до ближайшей железнодорожной станции на той стороне.
– Это сделает Педро. Согласен?
– Конечно. Спасибо тебе, Аурелио.
– И тебе спасибо. Жаль, что наше знакомство было таким коротким. Мне кажется, мы могли бы стать друзьями… Однако пора уходить в наши родные джунгли. Правительственные войска, вероятно, уже спешат сюда. В 6.00 выступаем.
Я взобрался к зубцам самого высокого из бастионов Монканы и, поставив локти на замшелый грубо обтесанный блок ракушечника, глянул вниз, туда, где в провалившейся на дно вселенной сизой глубине беззвучно грохотал и пенился прибой. Так стоял долго, а когда поднял голову, то увидел малиновое солнце, всплывающее из розовато-дымчатого океана. Часы на крепостной башне скрипнули, звякнули, прохрипели первые такты государственного гимна Аурики и гулко раскатили по утренней тишине шесть тяжелых ударов. Прошло ровно семь часов с той минуты, как я простился с Исабель.
Эпилог
(написан Марией Селениной – журналисткой, дочерью рано погибшего друга Алексея Ростовцева)