– Мадрид! Не смешите меня! – Мадам Флорет, возмущённо фыркнув, вооружилась папкой и ручкой. – Насколько мне известно, у Рейтфи Лаламби на кухне гора немытой посуды. – Она оглядела по очереди Флинн, Пегс и Касима. – Вот вы её и перемоете. Завтра к вечеру я хочу видеть надраенные до блеска тарелки. Причём все сто семьдесят пять. Перемыть дважды. Я дам указание Рейтфи работу вам не оплачивать. И берегитесь, если замечу, что этот добряк повар тайком сунул вам ролинги.
По лицу Гарабины было видно, что она довольна.
– А кочегар? – уточнила она.
Мадам Флорет так наморщила лоб, что плёнка розового крема на щеках натянулась.
– Куликов как сотрудник имеет полное право проводить вечер где ему вздумается. – Она подняла ручку как дирижёрскую палочку. – И тем не менее я не хотела бы ещё раз увидеть что-либо подобное! А сейчас идите спать. И чтобы тихо. Хафельман, выключите этот дурацкий свет.
Флинн, Касим и Фёдор без слов проскользнули к спальням мальчишек. Слабые ночные светильники наполняли коридор колеблющимися тенями и запахом горелой пыли.
У двери одного из купе в третьем спальном вагоне Касим остановился. Пряди его окрашенных волос горели в темноте синим неоновым светом, как сигнальный огонь корабля в открытом море. Казалось, будто в его шевелюре поселились феи.
– Завтра ночью идём искать билет твоего брата, – убирая со лба светящуюся прядь, сказал он. – Если Йонте был здесь, билет найдётся.
У Флинн ком застрял в горле. Светящиеся волосы – это хорошо, но ночью в тихих коридорах поиск представлялся опасной игрой. Непредсказуемой и тёмной.
– Спасибо, – ответила она и прибавила: – Вы заметили у мадам Флорет эту странность?
– Ясное дело, – недовольно проворчал Касим. – Просто невероятно! И откуда она знает точное количество тарелок! – Он повернулся к Фёдору: – Но ты-то как сотрудник тоже, вероятно, знаешь, да? – Он откатил дверь – в купе ещё горел свет – и, не пожелав никому доброй ночи, скрылся внутри.
– Индюк надутый, – пробормотал Фёдор. – Я кочегар, а не посудомойка!
Они вместе дошли до спального вагона учителей. У двери в купе мадам Флорет Флинн сказала:
– Мне плевать на тарелки. Я имела в виду Гарабину. Почему это ей можно шляться по ночам где пожелает?
Засунув руки в карманы, Фёдор посмотрел в сторону коридора.
– Не знаю. Я бы на твоём месте скорее ломал голову над тем, почему мадам Флорет так тебя боится.
Флинн удивлённо подняла брови:
– Она меня боится?
Ей вспомнился подслушанный этим утром разговор. Недоверие мадам Флорет – открылось вдруг Флинн – действительно могло означать только то, что та видит в ней какую-то опасность. Но чем Флинн может быть опасна? Она всего лишь ищет Йонте… Ой!
Флинн зажмурилась. Йонте!
– Как ты думаешь, эта Флорет знает про Йонте?
– Эта Флорет? Флинн, ну честное слово, ты уже говоришь как павлины! – Фёдор встретил взгляд Флинн, и что-то в нём заставило его замолчать. Проведя рукой по затылку, он сказал: – Понятия не имею. Возможно, она его помнит.
Флинн подавленно молчала. Что скрывает от неё мадам Флорет?
– Послушай-ка. – Фёдор посмотрел Флинн прямо в глаза. Его взгляд был тёмным и глубоким, а в зрачках вспыхивали крошечные золотые искорки. Волшебно, подумала Флинн. Фёдор был как этот поезд: под слоем копоти – сплошная магия. Он одарил её мимолётной улыбкой, и внезапно воздух вокруг них наполнился возможностями. – Ты не одна, ясно? – сказал он.
Флинн промолчала. Ей хотелось сказать «я знаю». Или хотя бы «спасибо». Но она не была уверена, что действительно знает.
– Спокойной ночи, – сказала она, не откликнувшись на его слова.
Фёдор опустил руки.
– Спокойной ночи, – ответил он.
И, как два магнита, что с силой отталкиваются друг от друга, они пошли в разные стороны. Флинн, тяжело вздохнув, тут же закрыла за собой дверь купе.
В кармане халата, рядом с открыткой от Йонте, она нашла рахенснафовский шарик-«бюрократ» в шоколадной глазури. «
В окно падала полоска лунного света, размытого качающимися занавесками. На секунду она подумала не о Йонте, а о магии и новых друзьях. И о Фёдоре, в котором, как ей представлялось, одно соединяется с другим.
Мадрид
На следующий день Флинн, Пегс и Касим вошли на кухню как раз в тот момент, когда Всемирный экспресс прибыл в Мадрид. Рядом с поездом ветвились железнодорожные пути. Только что взошло солнце, и под стеклянным навесом зала прибытия его первые бархатные лучи всеми цветами радуги льнули к паровозу и вагонам, дробясь и размываясь, как в калейдоскопе.