Тайна Пушкина. «Диплом рогоносца» и другие мистификации

Стало быть, с общепринятой точки зрения история этого поэтического «диалога» выстраивается следующим образом. Пушкин публикует стихотворение «Дар напрасный…» в альманахе Дельвига «Северные цветы», вышедшем в свет в конце декабря 1829 года, Филарет днями знакомится с ним, вероятнее всего, увидев стихотворение в альманахе у Хитрово, его и Пушкина приятельницы, и тут же откликается на него стихотворением «Не напрасно…» ; Пушкин, как это следует из его записки к Хитрово от начала января, хотя и не смог приехать к ней сразу по получении от нее письма с сообщением об «ответе Филарета», все же вскоре посещает ее и, ознакомившись с «ответом», немедленно же пишет ответ — «СТАНСЫ» («В часы забав иль праздной скуки…»), уже 19 января опубликованный «Литературной Газетой» (обращает на себя внимание скорость, с какой все происходит). На этом трактовка истории и самих стихов и заканчивается; впоследствии так она и воспринималась другими пушкинистами (напр., М. Г. Альтшуллером, В. С. Непомнящим).

Между тем существует еще один вариант последней строфы «триптиха»:

Твоим огнем душа согрета
Отвергла мрак земных сует,
И внемлет арфе Филарета
В священном ужасе поэт.

Похоже, этот вариант строфы был первоначальным, и становится понятным, откуда взялась арфа — из спонтанно возникшей аллитерации «арфа Филарета» ; тем не менее Пушкин в окончательном варианте поставил в первой строке слово посильнее — «палима», а «Филарета» заменил на «серафима», что почти в той же степени аллитеративно и тоже гораздо ближе к пресловутому «священному ужасу». Именно эта строка со «священным ужасом» и привлекает наше внимание.

В обоих вариантах концовки в этой строке имеет место двусмысленность: ее можно прочесть как сказанную о неком поэте, от лица которого и написаны эти стихи, и таким образом определяющую фигуру «повествователя», не совпадающего с Пушкиным, — и как обращенную к самому себе — к автору, то есть к Пушкину. При трактовке первого и третьего стихотворений как написанных от лица Пушкина заключительная строка звучит явно иронически (особенно прозрачной становилась ирония в первом варианте с «арфой Филарета»). В этом случае имеет место явное нарушение чувства меры, абсолютно несвойственное Пушкину. Следовательно, поэт — не Пушкин. Но это означает, что Пушкин и в стихах использовал прием передачи роли «повествователя», и тогда этот случай не может быть единственным. Где же другие?

Отвлечемся на минуту от рассматриваемого триптиха и приведем слова Баркова из его интервью «Новым известиям» в 2002 году (А. Барков, В. Козаровецкий, «Кто написал „ЕВГЕНИЯ ОНЕГИНА“»; М., ИД КАЗАРОВ, 2012):

«Из мелких… произведений, сатирически изображающих гражданское кредо Катенина, следует назвать стихотворения, которые всегда были камнем преткновения не только для пушкинистики, но и для охранителей культивируемого имиджа „нашего национального гения“: „ЧЕРНЬ“ („ПОЭТ И ТОЛПА“), „ПОЭТУ“ („Поэт! Не дорожи любовию народной…“) с исходящим от первого лица откровенным выражением презрения к „толпе“, „черни“ („Кругом народ непосвященный Ему бессмысленно внимал“, „И толковала чернь тупая“, „Молчи, бессмысленный народ, Поденщик, раб нужды, забот! Несносен мне твой ропот дерзкий, Ты червь земли, не сын небес“, „Подите прочь — какое дело Поэту мирному до вас!“). Эти стихотворения неизменно трактуются пушкинистикой как выражающие настроения самого Пушкина, в то время как каждое из них — едкая пушкинская пародия на катенинское „Кто от души простой и чистой пел, Тот не искал сих плесков всенародных…“».

Таким образом, первое и третье стихотворения триптиха следует рассматривать как стихи, написанные от лица некого «обобщенного» поэта, мысли и переживания которого могут частично совпадать с пушкинскими, но не обязательно целиком принадлежать ему.

III

Между тем, как показал Панфилов, осмысление этой пушкинской мистификации с озвучивания стихов и пушкинской записки к Хитрово по поводу «ответа Филарета» только начинается. Ключом к пониманию ее истинного смысла для исследователя послужило письмо П. А. Вяземского А. И. Тургеневу в Париж от 25 апреля 1830 года: