Тайна Пушкина. «Диплом рогоносца» и другие мистификации

«В „Газете“ ты удивишься стихам Пушкина к Филарету: он был задран стихами его преосвященства, который пародировал или, лучше сказать палинодировал, стихи Пушкина о жизни, которые он нашел у общей их приятельницы, Элизы Хитрово».

«В этом сообщении многое кажется странным, — пишет Панфилов. — Но мы сейчас хотим обратить внимание прежде всего на оговорку, которую до сих пор почему-то не замечали исследователи. Стихи Филарета, по утверждению Вяземского, не столько пародируют, сколько палинодируют стихотворение Пушкина. Между двумя этими словами существует диаметральная разница. „Пародируют“ — чужие произведения. Палинодия же, „палинодировать“ — …означает… отказываться, отрекаться от своих собственных слов, сказанных раньше…

Свидетельство Вяземского, как мы понимаем, бросает совершенно новый свет на „поэтическую переписку“ Пушкина и митр. Филарета. Вяземский в почти незавуалированной форме сообщает их с Пушкиным общему знакомому, что оба стихотворения — „Дар…“ и его „палинодия“ — написаны одним и тем же лицом; и что, следовательно, так называемый „ответ Филарета“ в действительности тоже принадлежит Пушкину. Вот почему Пушкин не спешил в дом Хитрово, горевшей желанием ознакомить его с им же написанным стихотворением!..»

Далее исследователь приводит справку из «Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона», которую имеет смысл привести и нам:

«Палинодия — род стихотворения в древности, в котором поэт отрекается от сказанного им в другом стихотворении. Известностью пользовалась палинодия Стесихора, написавшего сначала оскорбительное по адресу Елены стихотворение, за что, по преданию, он был поражен слепотой; отказавшись в своей палинодии от своих слов, он снова получил зрение. В дальнейшем смысле под палинодией понимается всякое отречение».

«Нет сомнений, — пишет далее Панфилов, — что воспитанник Лицея Пушкин знал Стесихора. Изложенный сюжет слепоты и обретения зрения пронизывает его стихотворную „трилогию“. Мотив слепоты, естественно, не звучит открыто в первой ее части — стихотворении „Дар…“, потому что герой его еще не знает о своем „ослеплении“. Этот мотив начинает выходить на поверхность в инсценированном Пушкиным „обращении Филарета“:

Вспомнись мне, забвенный мною,
Просияй сквозь сумрак дум…

И, наконец, мотив явственно звучит в последнем стихотворении „трилогии“. Сначала — очищение духовных очей, пораженных слепотой:

Я лил потоки слез нежданных…

И в завершение развития мотива — обретение способности видеть, как в легенде о Стесихоре:

Твоим огнем душа палима,
Забыла мрак земных сует…»

Таким образом, «палинодирование», о котором говорит Вяземский, не было его личной оценкой истории появления этой поэтической «переписки», но собственным замыслом ее автора — Пушкина… Появление «ответа митрополита Филарета» предполагалось уже в момент создания первого стихотворения пушкинской «трилогии — „Дара…“ Первое стихотворение уже изначально было „репликой“ предполагаемого диалога».

«Следуя учительной традиции церковной поэзии», Пушкин в своем стихотворении «Дар…» изображал человека в состоянии упадка духа и «призывал проявить сочувствие к нему тех, кто считает себя находящимся в состоянии духовного благополучия…» Об этом свидетельствуют как названия стихотворений Григория Богослова, которые цитирует в своей работе Панфилов («О малоценности внешнего человека», «Плач о страданиях души своей», «Разговор с миром», «На плоть», «Жизнь человеческая», «Плач Григория о себе самом», «О суетности и неверности жизни»), так и цитируемые из них строки: «Глубина сердца моего опустела; не стало в ней ни мудрого слова, ни мудрой мысли»; «…Теперь в душе моей, которая прежде любила беседовать со всеми добродетельными, погибли все украшения, остались же — внутреннее желание и безнадежная скорбь» — и т. п. «Ответ митрополита» предлагал выход сомнениям «скептических куплетов» первого стихотворения и, как и стихи св. Григория, давал надежду на спасение и утешение в Боге; последняя реплика «триптиха» передает ощущение «поэта» перед откровением свыше.

«Создавая свою трилогию и тщательно конспирируя авторство одного из входящих в нее стихотворений, Пушкин задавал идеальный прообраз столь трагически не складывавшегося „диалога“ Церкви и светской культуры, в личной форме диалога первого поэта России и первого ее церковного иерарха. Попытки такого не мистифицированного, а реального диалога будут возникать в последующем течении русской истории, вплоть до знаменитых Религиозно-философских собраний начала XX века».

IV