Тайна Пушкина. «Диплом рогоносца» и другие мистификации

Он отвечает ей, что уж и сам так подумал, да ему было ее жаль; «Ты согласна, слава богу!» Они прощаются, он уезжает — и гибнет; Наташа сохнет, жених приходит к ней во сне и зовет ее в рай, она во сне умирает: «Тут во сне перекрестилась: Как сидела, как спала, К жизни с милым умерла». Баллада была написана местами достаточно живым, в общем, неплохим языком (Катенин был несомненно литературно способным человеком), с минимумом архаизмов и любимых им галлицизмов, и все бы ничего, если бы не ее умозрительный, пародийный ура-патриотический замысел; первая же строфа в балладе с таким сюжетом — и сама почти автопародия:

Ах! Жила-была Наташа,
Свет Наташа красота.
Что так рано, радость наша,
Ты исчезла как мечта?
Где уста, как мед душистый,
Бела грудь, как снег пушистый,
Рдяны щеки, маков цвет?
Все не впрок: Наташи нет.

Вот это-то начало баллады и стало объектом издевки юного Пушкина:

Свет-Наташа! Где ты ныне?
Что никто тебя не зрит?
Иль не хочешь час единый
С другом сердца разделить?
Ни над озером волнистым,
Ни под кровом лип душистым
Ранней — позднею порой
Не встречаюсь я с тобой.
……………………………….
Не увижу я прелестной
И как чижик в клетке тесной,
Дома буду горевать
И Наташу вспоминать.

Вряд ли можно назвать эту пародию удачной — зрелый Пушкин был и кратче, и хлестче, — но в ней была подмечена основная писательская слабость Катенина. Из-за умозрительного подхода к сюжету ему не удавалось органично выстраивать композицию своих вещей, ему не хватало вкуса — вот и в этом случае он провалился. Именно эти слабости впоследствии постоянно обстреливались Пушкиным, но тогда ему и в голову не приходило, что этой забавной безделкой (его эпиграммы были куда как острее) он рисковал нажить нешуточного врага: он еще не знал особенностей катенинского характера, которые потом стали предметом изображения в «ОНЕГИНЕ», — таких, как тщеславие, самомнение и — прежде всего — мстительность. Впоследствии Вигель писал о Катенине: «У него было страшное авторское самолюбие: мне случалось от него самого слышать, что он охотнее простит такому человеку, который назовет его мерзавцем, глупцом, чем тому, который, хотя бы по заочности, назвал его плохим писателем; за это он был готов вступиться с оружием в руках. Если б он стал лучше прислушиваться, то ему пришлось бы драться с целым светом!»

Однако же одно дело — назвать человека плохим писателем, а другое — при этом посмеяться над ним. «…Человек осмеянный считает себя человеком оскорбленным», — мог бы повторить Катенин слова Евгения из «Тристрама Шенди» Лоуренса Стерна. Это и есть ключ к пониманию того, что произошло впоследствии между Пушкиным и Катениным, и к верной оценке их взаимоотношений, которые наши пушкинисты до сих пор считают дружбой.

Еще в Лицее Пушкин подливает масла в огонь, «зацепив» Катенина в своем послании к В. Л. Пушкину (1817), открывавшемся строфой:

Скажи, парнасский наш отец,
Неужто верных муз любовник
Не может нежный быть певец
И вместе гвардии полковник?

А в 1820 году он уезжает в ссылку, и в столице, уже без него, издается поэма «Руслан и Людмила», где в сцене Людмилы и Черномора последний был изображен импотентом:

О страшный вид! Волшебник хилый
Ласкает сморщенной рукой
Младые прелести Людмилы;
К ее пленительным устам
Прильнув увядшими устами,
Он, вопреки своим годам,
Уж мыслит хладными трудами
Сорвать сей нежный, тайный цвет,
Хранимый Лелем для другого;
Уже… но бремя поздних лет
Тягчит бесстыдника седого —
Стоная, дряхлый чародей
В бессильной дерзости своей
Пред сонной девой упадает;
В нем сердце ноет, плачет он,
Но вдруг раздался рога звон,
И кто-то карлу вызывает…