Тайна Пушкина. «Диплом рогоносца» и другие мистификации

И для «арзамасцев», и для архаистов было совершенно очевидно, что имеется в виду импотенция литературная: имя героини поэмы — Людмила — с легкой руки Жуковского стало символом романтизма, и неудачная попытка старика (читай — архаиста) овладеть Людмилой символизировала беспомощность в попытке овладеть жанром романтической баллады. Возможно, Пушкин имел в виду и чью-нибудь физиологию или обыгрывал чье-то имя; Лацис, например, полагал, что Пушкин под карлой подразумевал и Карла Нессельроде, который в Министерстве иностранных дел противостоял начальнику Пушкина графу Каподистриа (а под Наиной — его жену), и по этой причине в первом издании поэмы, резвясь, вместо «карлы» везде использовал «карла»: не «с карлой за спиной», а «с карлом за спиной» — и не один раз (в том числе — «И кто-то карла вызывает…»). Впоследствии Пушкин это место из поэмы убрал (как и процитированную нами строфу из послания Василию Львовичу Пушкину) — чтобы лишить Катенина какой бы то ни было моральной мотивации в его нечистоплотных выпадах. Однако в тот момент литературный адрес этого места в поэме и стал последней каплей в формировании отношения к Пушкину Катенина, принявшего эту оскорбительную с его точки зрения шутку про литературную импотенцию на свой «физиологический счет»: отныне Пушкин становится его смертельным врагом, а их внешне дружеские отношения скрывают постоянную подспудную и далеко не шуточную борьбу.

IX

В 1820 году в «Сыне Отечества» за подписью «N.N.» в форме вопросов к автору (или издателю) была опубликована критика на поэму «РУСЛАН И ЛЮДМИЛА». Все узнали в «критике» руку Катенина; это общепринятая и сегодня точка зрения на анонимную публикацию. Между тем в своих «Воспоминаниях о Пушкине» Катенин писал: «Вскоре после первого издания „РУСЛАНА И ЛЮДМИЛЫ“ вышла на сию поэму в „Сыне Отечества“ критика в форме вопросов: я прочел ее в журнале с большим любопытством, не зная, на кого подумать. Она приметно выходила из круга цеховой журналистики; замечания тонкие, язык ловкий и благородный обличали человека из хорошего общества; поломал голову с полчаса и отстал».

Сопоставляя катенинское авторство этой критики и то, как он пишет об этом в своих «Воспоминаниях», можно оценить и их достоверность, и степень его лицемерия. Катенин, например, «вспоминая», писал, что Пушкин сказал ему: «Критика твоя немножко колется, но так умна и мила, что за нее не только нельзя сердиться, но даже…» Между тем Пушкин не мог ему этого сказать, так как был в ссылке, и Катенин невольно выдал себя: он цитировал письмо Пушкина, которое уничтожил (это не единственное уничтоженное им пушкинское письмо, и причина их уничтожения станет ясной по мере дальнейшего изложения).

На самом деле Катенин «знал, на кого подумать»: под инициалами «N.N.» в «Сыне Отечества» вопросы, сформулированные Катениным, с его подачи задавал — страхуя последнего от огласки — его бездарный сослуживец Д. П. Зыков, которого Катенин приблизил к себе и которому стал «духовным» учителем. Впоследствии Зыков, у которого при обыске нашли запретные стихи, свалил все на Пушкина (дескать, он получил их непосредственно от него), и попытка оправдаться тем, что Пушкину, мол, было все равно — он уже был наказан, а себя Зыков таким образом пытался оградить от наказания, — такая попытка лишь говорила о нравах, принятых в окружении Катенина.

На этой критике пушкинской поэмы Катенин не остановился и написал пьесу «Сплетни», в которой вывел Пушкина подлым Тартюфом. Пока Пушкин был в ссылке, пьеса вышла отдельным изданием и с аншлагом шла на петербургской сцене в течение 3 лет — даже еще после того, как Катенин за демонстративное «шиканье» в театре был выслан в 1822 году в свое имение Шаево в Костромской губернии с запрещением появляться в обеих столицах.

Немудрено, что Пушкин, до которого доходили известия о «критике» на «Руслана и Людмилу» и об успехе катенинского пасквиля, был раздражен поведением «друга», которому он даже не мог ответить эпиграммой: пушкинское окружение в столице снимало эпиграмматические выпады в адрес ссыльного Катенина — лежачего не бьют. Между тем Катенин в переписке делает вид, что они лучшие друзья, и Пушкин, приняв этот тон, но зная об истинном отношении к нему Катенина, в каждом ответном письме его осаживает — когда с иронией, а когда и с издевкой. Их переписку с этой двусторонней игрой в дружбу следует читать предельно внимательно, одновременно сопоставляя ее с пушкинской перепиской с друзьями того же времени, где Пушкин открыто высказывается о своем негативном отношении к Катенину; в противном случае останется недоумевать вместе с Набоковым по поводу уважительного отношения Пушкина к Катенину.