Тайна Пушкина. «Диплом рогоносца» и другие мистификации

Однако же был один человек, который и без подсказок сразу увидел — не мог не увидеть — и художественную сатирическую направленность романа, и каждый его эпиграмматический выпад, — это был Катенин. То, что поначалу было пропущено большинством современников Пушкина (пока он сам им кое-что не объяснил) и не понято всеми поколениями пушкинистов до Баркова, Катенин понял сразу же после публикации Первой главы романа. Он понял и не на шутку испугался, потому что сразу разгадал весь замысел назначенной ему казни, в том числе и то, как методично она будет приводиться в исполнение поглавной публикацией романа. И на этом пути, оставаясь в плену своего характера (а человек живет не умом, а характером) и продолжая свою мстительную, смертельную борьбу с Пушкиным, он не оставил себе иного выхода, кроме лжи: Пушкин поставил его в поистине «безвыходное» положение. И чтобы понять, какое публичное возмездие приготовил Катенину Пушкин, нам следовало бы разобраться в первой и самой мистификационной онегинской публикации — отдельном издании Первой главы «ЕВГЕНИЯ ОНЕГИНА».

IX

Первая глава была написана еще в Одессе, но ее публикации предшествовала подготовка, которую Пушкин осуществлял уже в Михайловском; в частности, готовилась иллюстрация и были написаны Предисловие и — специально для этой публикации — стихотворение, которое пушкинисты потом назовут «Разговором книгопродавца с поэтом». Начнем с иллюстрации.

В 1830 году на Кавказе Пушкин подарит М. И. Пущину, брату своего лицейского друга, экземпляр вышедшего за год до этого «Невского альманаха на 1829 год» с публикацией отрывков из «ЕВГЕНИЯ ОНЕГИНА», проиллюстрированных шестью гравюрами по рисункам А. В. Нотбека. К двум из этих иллюстраций Пушкин при дарении альманаха надписывает эпиграммы. Первая из них соответствует рисунку, изображающему Пушкина и Онегина на набережной, с подписью: «Лишь лодка, веслами махая, Плыла по дремлющей реке» ; вторая эпиграмма — рисунку, изображающему Татьяну за письмом к Онегину, с подписью: «Татьяна то вздохнет, то охнет, Письмо дрожит в ее руке».

Вокруг этих двух эпиграмм возникла аура молчаливого неодобрения пушкинистов — не говоря уж об альманашных иллюстрациях, про которые В. Набоков (раздумывавший над тем, стоит ли вообще приводить «похабные» тексты этих эпиграмм) заметил, что рисунки вышли из-под пера какого-то сумасшедшего. Неодобрение связано главным образом с тем, что в эпиграммах имеет место «ненормативная лексика», что сделало их при жизни Пушкина непечатными; в наши же дни их обычно публикуют в каждом собрании сочинений, но пропуская «неудобные» слова или заменяя их.

Формально эти эпиграммы — реакция Пушкина на «безобразные иллюстрации» в альманахе; именно так они и трактовались до последнего времени. Однако же тот факт, что Пушкин собственноручно записал эти «похабные стишки» через год после того, как вышел альманах, исключает возможность увидеть в этой дарственной надписи некий эмоциональный взрыв пушкинского негодования; по какой-то причине он решил «стишки» сохранить. Чтобы понять эту причину, следует прежде всего ответить на вопрос: видел ли Пушкин подготовленные к публикации в альманахе иллюстрации? И как с ними соотносятся его эпиграммы? Начнем с первой, менее «похабной»:

Вот перешед чрез мост Кокушкин,
Опершись ж…й о гранит,
Сам Александр Сергеич Пушкин
С мосье Онегиным стоит.
Не удостоивая взглядом
Твердыню власти роковой,
Он к крепости встал гордо задом —
Не плюй в колодец, милый мой.

История этой эпиграммы общеизвестна. В начале ноября 1824 года Пушкин пишет брату из Михайловского в Петербург:

«Брат, вот тебе картинка для „Онегина“ — найди искусный и быстрый карандаш.

Если и будет другая, так чтоб все в том же местоположении. Та же сцена, слышишь ли? Это мне нужно непременно…».

В письмо вложен рисунок; под рисунком — подпись:

«1 — хорош — 2 должен быть опершися на гранит, 3 лодка, 4 крепость, Петропавловская».