Тайна Пушкина. «Диплом рогоносца» и другие мистификации

Таким образом, Пушкин мистифицировал одновременно издателей альманаха, художника и публику. Мне могут заметить: как же мог Пушкин так поступить по отношению и к альманаху, и к художнику, и к публике? Те, кто задают такой вопрос, не понимают, что такое мистификация и что могут позволить себе мистификаторы; в частности, они не понимают, что мистификация всегда обращена в будущее. Пушкин ведь в тот момент не обнародовал широко свои эпиграммы, а значит, и вреда никакого «Невскому Альманаху» не нанес. Откровенный мат на долгое время оградил обе эпиграммы от публикации — но не от хождения в узких литературных кругах, что Пушкину, собственно, и было нужно; для него было важно лишь, чтобы обе эпиграммы еще и сохранились и дошли до нас. И, как это ни парадоксально, сегодня эти тексты, являясь наглядным свидетельством пушкинского мистификаторского таланта и проливая свет на общий замысел «ЕВГЕНИЯ ОНЕГИНА», по сути предназначены именно широкому кругу читателей.

XI

Публикация Первой главы 1825 года состояла из Предисловия (впоследствии в роман более никогда не включавшегося, но, как мы увидим, сегодня тоже предназначенного для широкого читательского круга), следующего за ним стихотворения без названия, которое позже пушкинисты назвали «Разговором книгопродавца с поэтом», и собственно текста Первой главы. Предисловие, написанное от лица «издателя», было объединено с «Разговором» единой нумерацией римскими цифрами, что, с одной стороны, свидетельствовало о том, что это стихотворение, так же, как и Предисловие, имеет прямое отношение к роману, а с другой — отграничивало эти два текста от текста самой главы, в котором нумерация страниц была произведена арабскими цифрами, то есть от текста, «принадлежащего перу Евгения Онегина».

Мистификация начиналась с обложки, на которой имя автора не стояло, там были только два слова: ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН. По замыслу Пушкина читатель — или покупатель, — бравший в руки книгу, подсознательно должен был воспринимать ее как написанную неким Евгением Онегиным. Все отдельные издания глав романа (кроме 3-й главы) и оба прижизненных полных издания «Евгения Онегина» вышли без имени Пушкина на обложке. Насколько верен был пушкинский расчет, показывает сообщение Нащокина Пушкину в письме от 9 июля 1831 г.: «Между прочим был приезжий из провинции, который сказывал, что твои стихи не в моде, а читают нового поэта, и кого бы ты думал, — его зовут Евгений Онегин».

Открыв книгу (Первую главу), читатель видел не менее мистификационное предисловие. Оно заслуживает, чтобы, вслед за Барковым, напомнить читателю этот текст, которого в современных отдельных изданиях «ЕВГЕНИЯ ОНЕГИНА» нет; я лишь выделил места, на которые имеет смысл обратить особое внимание:

«Вот начало большого стихотворения, которое, вероятно, не будет окончено.

Несколько песен, или глав Евгения Онегина (без кавычек! — В. К.) уже готовы. Писанные под влиянием благоприятных обстоятельств, они носят на себе отпечаток веселости, ознаменовавшей первые произведения автора „Руслана и Людмилы“.

Первая глава представляет нечто целое. Она в себе заключает описание светской жизни петербургского молодого человека в конце 1819 года и напоминает „Беппо“, шуточное произведение мрачного Байрона.