Тайна родной крови

…Они вместе служили – он, Константин Лыков, и Федор Бражников. Не дружили, но случилось так, что Федор спас ему жизнь. В увольнении, после танцев в деревенском клубе, Костя, проводив девушку, уже возвращался в часть, когда его задержали несколько местных парней. Он понял, что они от него хотят, после первого же удара. Понял, мог бы и согласиться, девушка ему и не нравилась совсем, но вдруг вместо «да» выдал «не дождетесь». Молотили все пятеро куда попало. Костя поначалу расшвыривал их в стороны, благо парни еле стояли на ногах от выпитого самогона, но то ли драка их отрезвила, то ли он подустал, но сумели его повалить на землю. Если бы не подоспевший Федор, ему бы не жить, он это понимал. Дотащил его Федор до части на себе, а чуть позже и патруль подоспел, задержали местных. Служить оставалось еще полгода, оба были из одного города. Вот так и получилось, что дружбы не избежать. Вернулись, правда, не вместе: Федор остался на сверхсрочную, потом в военное училище поступил. А Костя, как это раньше говорилось, пошел по комсомольской линии. Он знал, что Федор женился, в один день выбрав себе невесту, да и сам тоже был женат на дочери директора подшипникового завода. Наталья родила ему сына быстро, брак, так поначалу его тяготивший, приобрел новый смысл, но жену он так и не полюбил.

А тут, через столько лет, влюбился впервые и так безнадежно. Но не лез, не светился у Бражниковых дома лишний раз, только бы ничем ее, Веру, не задеть. Видел, вся в музыке, Федора любит, Катю, как родную, и учеников своих. Нет места для него в ее сердце, он понимал. И не будет.

Помогал, чем мог. И не только потому что – ей! Сам не заметил, как влюбился и в дело ее жизни – музыку, научился слушать, понимать, словно и не твердили с детства, что медведь ему на ухо наступил. Он не знал ее вне музыки да и сомневался, могла бы она существовать без нее, но часто завидовал Федору, когда Вера, уставшая после репетиции или концерта, садилась рядом на диван, прикасалась головой к его плечу и на несколько минут закрывала глаза. Лицо становилось спокойным и беззащитным. Чуть отдохнув, тут же подхватывалась на кухню, чтобы приготовить всем чай. Он чувствовал себя в эти несколько минут ее покоя лишним в этой семье, хотя тут же, рядом, за столом сидели и Катя, и другие ее ученики.

Константин Юрьевич хорошо помнил тот день, когда закрыли студию при клубе речников. Вера позвонила сама, попросила о встрече. Рабочий день закончился, секретаря он отпустил. Как всегда, сам особенно домой не торопился, предвидя упреки и хмурые взгляды жены, работал спокойно, готовил материалы на завтра. А после звонка Веры забегал бестолково по кабинету, убирая лишние бумаги, стал искать в приемной у секретарши чашки с кофейником, вытряхивать в вазочку из надорванной упаковки найденное у той в столе печенье.

Когда Вера вошла в кабинет, сердце его на миг остановилось, потом кольнуло от жалости – до того больно было на нее смотреть. «Они сказали, что только домры им не хватает!» – горестно вскрикнула она и заплакала.

Не сдержался, дернулся к ней, на колени перед стулом, на краешек которого она присела, бухнулся. Обхватил за талию, куда-то в живот лицом уткнулся. «Не плачь! Только не плачь…» – шептал, боясь на нее посмотреть. И замер, когда ее руки к его уже лысеющей макушке прикоснулись. Она не говорила ничего, плакать перестала, но не отталкивала. Сколько времени прошло – минута, час? «Я не смогу без них, Костя! Что я скажу Славику, Генке? Чтоб они возвращались обратно на улицу? К шпане, которая курит дешевые сигареты и пьет дрянной портвейн? Они сбежали от такой жизни в своих семьях. У Славки вон отец не работает, выгнали, так он отыгрывается на парне, бьет! Славик в мать покойную пошел – и росточком, и хлипкостью. Ему хотя бы до армии полгодика дотянуть, а там уж в оркестр пойдет, я с военкомом договорилась. А Генке всего пятнадцать. Дома отчим, хоть и непьющий, а парня все время шпыняет. Мать Гены ко мне часто приходит, просит, чтобы только не выгоняла его из класса. Способности у Генки средние, но старается он! Костя, мы только сыгрались, оркестром звучим, сам же слышал! Разве это плохо?! И Катюша оттаяла, знаешь, как мальчишек жучит, будто старшая! А талантливая какая! Самородок!» – выговаривалась она, теребя его волосы.

«Я что-нибудь придумаю, Верочка!» – встал он с колен и поднял со стула и ее. Обнял за плечи, в глаза заглянул, а оторвать взгляда сразу не смог. А она смотрела с надеждой, слезы по щекам текли, а руки, положенные ему на грудь, не опускала. Плохо он соображал, колени подгибались, потом и вовсе в голове помутилось. Закрыл глаза, и в омут – в поцелуй бесконечный нырнул, ее за собой увлекая, обессиленную свалившимся на нее горем.

Единственный раз это было, но не стыдились оба, просто храня в воспоминаниях этот искренний чистый порыв.

Пошел Лыков тогда к ректору пединститута, уговорил, кое в чем помочь обещал, пригрел тот Веру Бражникову с учениками, аудиторию в корпусе для репетиций выделил.