Тайна Санта-Виттории

И мы, много раз это видевшие, и немцы, никогда этого не видевшие, подивились тому, сколько, оказывается, нужно времени, чтобы «топор» описал дугу. Бамбуковый шест медленно, величаво плыл в воздухе, точно торжественно закрывалась тяжелая дверь собора. И самое удивительное, что фон Прум ничего не сделал, даже не попытался избежать встречи с «топором». Возможно, он не понял, что происходит, а возможно, с ним случилось то, что, говорят, случается с человеком, когда он вдруг видит змею. Фон Прум смотрел на приближавшийся к нему «топор», как муха смотрит на ящерицу, пока та не высунет язык и не проглотит ее. Наконец мешочек с песком ударил его по голове и сорвал с намазанного жиром шеста, и он полетел вверх тормашками, точно все это было заранее отрепетировано. Однако тут все вспомнили, что сетки-то внизу ведь нет, и с ужасом услышали, как тело капитана стукнулось о булыжник, так что даже Роза Бомболини отвернулась.

Первыми к нему подскочили итальянцы; ни один немец не тронулся с места — солдаты стояли как завороженные. Пьетросанто приподнял голову капитана и положил ее к себе на колени.

— Эх, еще немножко, и вы бы достали поросенка, — сказал он.

К фон Пруму подошел Рана.

— Все было сделано по-честному, — сказал Рана. — И вы приняли удар, как мужчина.

Фон Прум тогда был еще в сознании, но, когда его попытались поднять, чтобы отнести через площадь в дом Констанции, он лишился чувств, и его пришлось снова положить у фонтана.

— Воды, — сказал Хайнзик. — Надо смочить ему голову водой.

Кто-то указал на фонтан.

— Воды-го сейчас нет. Тут только вино.

— Ну, так смочите ему голову вином, — сказал Бомболини.

Маленький медный кувшинчик наполнили пенистым вином, достойным только святых, как сказал Старая Лоза. Капитана посадили, прислонив к краю фонтана, и стали лить вино ему на голову. Оно стекало по волосам и по лицу, задерживалось лужицами в складках выпачканной жиром одежды.

— Во имя отца, и сына, и святого духа… — произнесла какая-то женщина, пока лили вино.

— Во имя святой Виттории, — произнес Бомболини, — во имя народа и во имя святого вина, — добавил он, а вино все лилось темным каскадом.

Фон Прума перенесли через площадь, поскольку вино ничуть ему не помогло, положили на кровать у него в комнате и скрестили ему руки на груди, как мертвецу. Когда все ушли, кроме Малатесты и фельдфебеля Трауба, оставшихся в соседней комнате, Бомболини нашел среди вещей капитана открытку, что-то написал на ней и вложил капитану в руки. А написал он следующее:

«Есть у нас такая поговорка:

"Даже если ты крадешь для других, повесят все равно тебя"».

Вслед за тем Бомболини вышел из комнаты и закрыл за собой дверь. А на площади уже начались танцы. Такого безудержного веселья у нас еще не бывало, но даже сквозь грохот оркестра, и гул голосов, и шарканье кожаных подметок по булыжнику Бомболини слышал доносившийся с юга голос пушек. Там шло большое сражение.

* * *

Танцы закончились в два часа утра, а в пять прибыли немцы. Это были, по словам Пьетросанто, настоящие немцы, бородатые суровые солдаты из авиадесантной дивизии Германа Геринга, которые дрались и отходили, спасая свою жизнь. Они вступили в город через Толстые ворота и покатили вверх по Корсо Кавур в своих машинах на гусеничном ходу, давя в порошок наш булыжник. Они даже не смотрели на нас. Они ехали с уверенностью людей, которые знают, что, если бойцы Сопротивления сделают по ним хоть один выстрел, они сожгут город дотла. Они про бежали по Толстой стене, посмотрели, что видно из окон домов, обращенных к долине и Речному шоссе, поднялись на колокольню и изучили местность оттуда, потом проверили все по своей карте, после чего три или четыре офицера чином постарше собрались на Народной площади и сопоставили результаты своих наблюдений. Нам хотелось сказать им, что наш город не годен для ведения войны. Он вообще ни на что не годен — тут можно только растить виноград.

— Не пойдет, — сказал один из офицеров, и другие вроде бы согласились с ним.

— Как называется вон то местечко? — спросил немец у Витторини, указывая вниз на Скарафаджо.

— Скарафаджо, — сказал Витторини. — Оттуда все шоссе на Монтефальконе просматривается.

— Да, Скарафаджо — как раз то место, где вам лучше всего засесть, — подтвердил Бомболини.

— Если вы хотите сражаться, — сказал Пьетросанто, — то Скарафаджо — самое подходящее место.

Все три городских мудреца согласно кивнули, и немец посмотрел на них, точно перед ним были клоуны из бродячего цирка, что разъезжает по селениям и городкам, показывая говорящих собак, считающих мулов и танцующих медведей.

— Заткните глотки! — сказал он. — Кто тут у вас командует? — Он очень хорошо говорил по-итальянски.

— Вы имеете в виду итальянцев или немцев? — спросил Бомболини.

— Итальянцев?! — повторил офицер. — Каких еще итальянцев?

Он так вскипел, и ярость его была столь искренна, что Пьетросанто даже подумал: «Сейчас он пристрелит Бомболини».