Тайна семейного архива

Кноке поудивлялась, поохала, но быстро согласилась. Отобрать и оформить работы решили пригласить настоящего художника, а местом выставки выбрали маленький муниципальный музей.

Музей оформили на манер больших столичных вернисажей: зальчики в виде кубов, оплетенных снаружи яркими, желтыми и красными трубами. С десяти утра к нему стали подъезжать дорогие машины вперемежку с не менее импозантными инвалидными колясками. Собрался не только весь «Роткепхен», но и представители магистрата, художники, служащие «Боша» и даже директор подобного заведения из Фолькенроды. Кристель скромно стояла в толпе приглашенных и удивлялась тому, как за какие-то полмесяца Кноке из доброй простой старухи, души приюта, превратилась в умного, знающего себе цену творческого человека. Одетая в традиционный наряд южных крестьянок, сшитый своими руками по картинкам из древних книг, она важно перекатывалась от одной группки гостей к другой. Картины были действительно необыкновенные. Кноке писала, не зная теории рисунка и спектра, не оглядываясь на авторитеты, и это имело свой эффект: то, что всегда хочется видеть ближе, было приближено, неинтересные детали убраны, будто их и не существовало, а цвет ложился по ощущению и настроению. При всей фантастичности акварелей, искажении пропорций и отсутствии правдоподобия, они сильно действовали на эмоции и воображение. Хульдрайх медленно переходил от одной картины к другой, и лицо его с каждой минутой становилось все задумчивей и тревожней. Кристель с интересом следила за ним какое-то время, но потом отвлеклась на разговор с художником, оформлявшим выставку и тоже ставшим горячим поклонником фрау Карин. Неожиданно на весь зал прозвучал громкий, но придушенный возглас. Не сомневаясь в том, откуда он, полный одновременно и радости, и боли, мог исходить, Кристель бросилась в ту сторону, где виднелась высокая фигура дяди. Он и сам уже спешил ей навстречу.

– Боже правый, Кристель! Этого не может быть! Идем же, идем скорее, я не мог ошибиться! – Хульдрайх направился к уже знакомой Кристель акварели с женщиной и ангелом. Картина была, вероятно, переписана заново, поскольку женщина на снегу стала значительно старше, рядом стояла девушка, почти девочка с восторженно-испуганным лицом, а улетавший ангел имел пять крыльев и с двусмысленной улыбкой прижимал к розовым губам пухлый палец.

– Не может быть! – прошептала Кристель, у которой ни на секунду не возникало сомнений в тождественности этого пятикрылого ангела и того, что улыбался ей с оставленного в России серебряного кольца. Она обернулась к дяде, желая найти подтверждение своему открытию в его глазах, но увидела, что Хульдрайх смотрит вовсе не на ангела, а на стоявшую в бликах рождественских огней девушку.

– Где фрау Карин? – одними губами проговорил он. – Таких совпадений не бывает…

Кноке уже приближалась к ним.

– Что случилось, господин вице-директор? Хульдрайх порывисто схватил ее за руку.

– Скажите, фрау Карин, кто это? Кто эта девушка на картине? Вы знали ее? Где? Когда?

– Слишком много вопросов, – улыбнулась Кноке. – История очень давняя и для вас малоинтересная. Я уже рассказывала ее фрау Кристель.

Хульдрайх в немом изумлении посмотрел на племянницу, но та лишь беспомощно развела руками.

– Я только знаю, что какая-то русская когда-то помогла фрау, когда у нее погибли сыновья.

– Но когда? Как?

Вокруг них уже начала собираться публика, и Кристель поспешила объяснить, что у ее дяди неожиданно нашлись с художницей общие знакомые. Только после окончания вернисажа Хульдрайх усадил Кноке в машину и, позволив себе закурить, выдохнул:

– Рассказывайте.

– Перед самым Рождеством сорок четвертого года я получила известие, что два моих сына убиты под Кенигсбергом. К тому времени я уже и так продала и поменяла все, что было в доме. Вам трудно представить, что творилось тогда в городе, – пояснила она, оглядывая Хульдрайха, выглядевшего много моложе своих пятидесяти шести.

– Дядя прожил здесь всю войну, – вмешалась Кристель, но Хульдрайх жестом остановил ее.