Тайна семи

За окнами мерцали последние проблески вечерней зари. Я стоял рядом с Джимом и сомневался, чтобы когда-либо слышал, как человек говорит о подобных чувствах таким вот образом. Ведь, по сути, он ничего не сказал, а мне так вообще было нечего сказать, но я чувствовал: между нами есть общность.

– Чувствую себя здесь так одиноко, – пробормотал я.

– Правда? – Джим одарил меня беглой улыбкой. – А вот я – никогда.

– Но как это возможно? В таком городе?

– Ты только посмотри, – он указал на улицу. – Эти окна, они глядят на сотни других таких же стеклянных окон, и за этими стеклами живут тысячи и тысячи заблудших потерянных душ. И когда я впадаю в уныние, чувствую себя беспомощным, десятки других людей испытывают примерно те же чувства. А когда я злюсь на себя за чувство беспомощности и уныние, бесчисленные толпы других людей слабеют вместе со мной. Когда я счастлив, происходит то же самое. Это похоже на… Обычно я исполняю камерную музыку. А все это похоже на огромный оркестр. Так что чувство одиночества мне неведомо.

Глядя на бесконечные ряды и нагромождения кирпичных зданий, я пытался как-то интерпретировать эти его высказывания. Представил, как повсюду расхаживают сотни моих двойников, с тем же настроением и мыслями на фоне остальных безликих толп, и подумал, что он, пожалуй, прав. Если чувствую себя одиноким, то я не одинок в своем чувстве. Тем более здесь, в таком жестоком метрополисе, как наш. Он получал утешение от осознания того, что те же чувства испытывают и другие обитатели города, с которыми он, впрочем, никогда не встречался… И я отчаянно нуждался в таком же братстве, но вместо этого испытывал лишь большее отчаяние от осознания того, что мы неспособны помочь друг другу.

– Даже сказать не могу, как я тебе завидую, – признался я. – Никогда не испытывал ничего подобного от Нью-Йорка.

– Конечно, нет, – Джим утешительным жестом коснулся моего плеча. – Ты ведь здесь родился.

Мы с Джеймсом Плейфэаром покинули дом моего брата после тихой неторопливой беседы и парочки рюмок бренди. Я ничуть не удивился, увидев, что у него есть ключ, а вот он, наверное, удивился, что я никак это не комментирую. Ну, а потом мы расстались, и он, видимо, вернулся в новую свою берлогу.

Я же нанял экипаж и направился прямиком на Грин-стрит, к дамочке по имени Селина Энн Марш.

Наверное, впервые в жизни я решил войти в клетку этой львицы не по глупости или из-за нетерпения. Судя по положению фигур на шахматной доске, последний матч закончился вничью по обоюдному согласию. С одной стороны, Люси и Джулиус были мертвы, и я еще долго буду оплакивать их. С другой стороны, Вал не был непосредственно в этом замешан, и находившаяся в осаде семья находилась на пути к Канаде в сопровождении мужчины, который искренне любил, по крайней мере, одного из ее членов. Что же касается меня, она так до сих пор и не выполнила своей угрозы уничтожить меня окончательно и бесповоротно. Хотя подобралась достаточно близко.

И мне нужно было придумать, как это все остановить.

Я нашел Шелковую Марш в зеркальной гостиной. Она сидела в кресле и читала письмо. И, судя по всему, была не на шутку встревожена его содержанием – нервно покусывала нижнюю губку, накручивала на палец золотистый локон, пока красивые ореховые ее глаза пробегали строчку за строчкой. Волосы у нее были распущены, спадали на плечи волной, словно пронизанной солнечными лучами. Увидев меня, она улыбнулась. Это означало, что пришел враг. Если б друг осмелился оторвать ее от столь интимного занятия, она бы ругалась, как извозчик.

– Мистер Уайлд… – протянула мадам Марш. Взгляд заметался между мною и листком бумаги, затем она сложила письмо и оставила на коленях. Сегодня на ней был алый шелковый халат, его складки эффектно спадали на ковер. – Вас сегодня сюда не звали.

– Что, если нам остановиться? – спросил я, снял шляпу и уселся на диван.

Шелковая Марш облизала нижнюю губу и принялась обдумывать это предложение. Поскольку оно ее изрядно удивило, думала она долго.

– Ожидала каких угодно вопросов, только не этого. – Она разгладила ногтем складку на письме и отложила его на столик с ножками в виде когтистых лап.

– Я сам ответил на большинство других. Вот один из них, для начала. Гейтс заплатил вам сто долларов, чтобы помогли избавиться от жены.

Она смотрела на меня и молчала.

– А потому теперь даже не столь уж и важно, ответите вы на остальные или нет, – добавил я.

– Что я получу взамен?

– Быстрее уйду из вашего борделя.

Она продолжала смотреть на меня, моргая, нижняя челюсть напряглась, затем стала переводить взгляд то на письмо, то на расшитую бисером домашнюю туфельку.

– Мой бедный друг Ратерфорд был так обеспокоен… И я вполне его понимала – ведь партия бывает так жестока, крайне жестока, как банда, к своим отщепенцам, и если б все выяснилось, карьере его настал бы конец. Ситуация сложилась неприемлемая. Скверная для Ратерфорда, опасная для его жены, потенциально разрушительная для Таммани. Меня попросили помочь, и я помогла.