Тайна серебряного зеркала

Но хоть власти и не сумели прийти к какому бы то ни было выводу, народная молва быстро нашла козла отпущения. В первом опубликованном отчете об убийстве фигурировало имя некого Шиффера, который остался со сторожем после ухода профессора. Шиффер был евреем, а евреев в Венгрии никогда особенно не любили. Люди немедленно стали требовать его ареста, однако, по причине отсутствия малейших улик, которые указывали бы на его вину, власти поступили как должно и отказались чинить подобный произвол. Рейнмауль, бывший гражданином пожилым и почтенным, торжественно поклялся, что Шиффер оставался с ним до тех пор, пока испуганный крик солдата не заставил их обоих броситься на место трагедии. Рейнмауля в совершении подобного злодеяния никто обвинить бы не посмел; и все же поползли слухи, что его давняя и широко известная дружба с Шиффером могла заставить сторожа солгать, чтобы защитить его. Народ таким слухам поверил сразу, так что Шиффер уже начинал опасаться, что над ним могут учинить самосуд, когда случилось нечто, представившее все в совершенно ином свете.

Утром 12 декабря, всего через девять дней после загадочного убийства профессора, окоченевший труп богемского еврея Шиффера был найден у северо-западного края Гранд-плаца; труп был настолько изуродован, что его едва можно было опознать. Голова его была рассечена точно тем же образом, что и голова фон Гопштейна, а на теле оказалось несколько глубоких ран, выглядевших так, словно убийца был настолько вне себя от ярости, что продолжал рубить уже безжизненную жертву. За день до этого выпал снег, чья толщина на площади составляла не меньше фута в высоту; ночью он продолжал сыпать, на что указывал его слой, укрывавший убитого подобно савану. Поначалу возникла надежда, что это обстоятельство позволит определить направление следов убийцы; но, увы, убийство было совершено в месте, настолько оживленном в дневные часы, что бесчисленные следы вели во всех направлениях, которые только можно вообразить. Вдобавок вновь выпавший снег настолько их изгладил, что использовать эти следы в качестве улики не представлялось возможным.

Преступление это оказалось столь же неразрешимой загадкой с полнейшим отсутствием мотива, что и убийство профессора фон Гопштейна. В кармане мертвеца была найдена записная книжка со значительной суммой золотом и несколькими весьма ценными чеками, которую никто даже не пытался вытащить. Сложно было помыслить, чтобы кто-то, кому он давал в долг (что было первым предположением полиции), решив избежать выплаты подобным образом, оставил столь ценный трофей. Шиффер проживал вместе со сдававшей ему жилье вдовой по имени Груга по адресу улица Марии-Терезии, 49, и, согласно свидетельствам домовладелицы и ее детей, весь предшествовавший день провел, запершись в своей комнате в состоянии глубокой подавленности из-за народных подозрений. Вдова слышала, как примерно в одиннадцать вечера Шиффер вышел на свою последнюю роковую прогулку, и, поскольку у него был ключ, она отправилась спать, не став дожидаться его возвращения. Причина столь поздних блужданий была очевидна: Шиффер опасался, что его узнают на улицах.

Второе убийство почти сразу после первого ввергло не только Будапешт, но и всю Венгрию в состояние невероятного возбуждения и даже страха. Неопределенная опасность, казалось, нависла над каждым. Наша страна переживала нечто подобное лишь во время убийств Уильямса, описанных де Квинси[9]. Между убийствами фон Гопштейна и Шиффера было столько общего, что в их связи не сомневался никто. Отсутствие мотива и факта грабежа, равно как и любого намека на личность убийцы, не говоря уже о чудовищных ранах, явно нанесенных одним и тем же оружием, – все это могло говорить лишь об одном. Именно так обстояли дела, когда случились происшествия, о которых я намереваюсь рассказать, и, дабы они стали понятны, мне придется продолжить свое повествование, зайдя с совсем другой стороны.

Отто фон Шлегель был младшим сыном старой силезской семьи. Отец изначально хотел, чтобы сын стал военным, однако по совету учителей, обнаруживших у юноши удивительный талант, отправил его в Будапештский университет изучать медицину. Во время учебы юный Шлегель отличался потрясающей успеваемостью и обещал стать самым блестящим выпускником за много лет. Он посвящал много времени книгам, однако книжным червем его назвать было нельзя: это был сильный, активный молодой человек, полный живости и обладавший неукротимым духом, в котором ощущалось что-то первобытное; другие студенты его просто обожали.

Новогодние экзамены вот-вот должны были начаться, и Шлегель трудился в поте лица – с таким усердием, что странные убийства в городе и атмосфера всеобщего возбуждения почти не отвлекали его от занятий. В канун Рождества, когда каждый дом светился праздничными огнями, а из пивных и студенческого квартала доносился рев пьяных песен, он, устав отбиваться от сыпавшихся на него приглашений, взял книги под мышку и отправился к Леопольду Штраусу, с которым и занимался до глубокой ночи.