Тайна Шампольона

Сегир пошевелился. Совсем слабый, он открыл глаза, пытаясь прийти в себя.

— Я вас умоляю, — прошептал я, — не двигайтесь.

Потом он захрипел. Было видно, как он мучается. Яснее всего об этом говорили его глаза.

— Я парализован, — простонал он.

Он смотрел на свои руки. Они больше ему не повиновались.

— Приблизьтесь, — проговорил он.

Я склонился к нему; мои губы почти коснулись его холодного лба.

— Сколько всего там, внутри, — вздохнул он. — Слишком рано… Мой бог, еще два года, и почему бы и нет… разорвать пелену.

Эти последние слова были столь удивительны, что я поднялся, дабы прочесть в его глазах то, что мне следовало понять. Пелена? На какой-то миг огонь проснулся. Да, пелена.

Казалось, он говорит именно об этом. Разорвать ее и найти то, что скрыто за ней? Его веки опустились. Я решил, что это знак согласия. Но сей немой разговор стоил ему слишком больших усилий. Голова его откинулась. Глаза остались закрытыми. Сегиру не хватало сил. И тут я заметил Фижака, который стоял подле нас.

— Спасибо, Фарос. А теперь оставьте его. Доктора Крювейер и Бруссе уже прибыли.

В последний раз я пожал руку Сегира. Она была холодной и жесткой.

Био ожидал в прихожей. Невероятная новость! И он был тут. Прежде чем информировать Париж, может ли он узнать что-нибудь еще? Его брови плясали. Голова раскачивалась. «Дешифровщик умер?» — как бы спрашивал он. Я сделал вид, будто не понимаю. Мне нечего было ему сказать. Лишь на улице я дал волю своей печали. Погода была отвратительная, и слезы текли у меня по щекам. Я знал, что Сегир не увидит весны 1832 года.

Наша последняя встреча состоялась по просьбе Фижака.

Это было 3 марта, накануне кончины Шампольона. В квартире царила обстановка, говорившая о близком конце. Цветы, уведомления, список получателей. Месса была назначена в церкви Сен-Рок, где Сегир в свое время изучал коптский язык, необходимый для расшифровки. Это был не просто символ. Где поставить Казимира Перье,[200] премьер-министра?

Кто поведет кортеж? Саси или граф де Форбен, генеральный директор музеев? Без сомнения, оба. Разговаривали тихо, принимали решения, но оживление не могло заполнить понемногу разраставшуюся пустоту. Безостановочно звонили в дверь. Любопытные, друзья, посыльные… Фижак преграждал им путь. Никто, за исключением меня, войти не мог.

Священник терпеливо ждал на пороге комнаты, где лежал Сегир. Сидя на стуле, священник шепотом читал Евангелие. Малейший шум заставлял его поднять голову. Не двигаясь с места, он вытягивал шею, задерживал дыхание, чтобы послушать, как дышит умирающий. Дверь комнаты была открыта, а шторы плотно задернуты. Несмотря на темноту, я видел тело.

Его одели. Его руки были скрещены на груди. Он еще был жив, ибо внезапно я услышал его шепот: «… И по ту сторону, в Египте, в Фивах…» По ту сторону?.. Так ли он сказал? Я хотел приблизиться, но помешал Фижак. Он был прав.

— Мой брат никого больше не узнаёт. Это будет печальное воспоминание. Он стал совсем другим. Его лицо искажено страданием…

Он не мог сдержать слез. Я обнял его за плечи, и мы стояли так, пока у меня за спиной кто-то не кашлянул. Это поднялся священник.

— Соборование… Полагаю, сейчас самое время.

Невероятным усилием Фижак взял себя в руки. Буря, что сотрясала его грудь, успокоилась. Время от времени возвращались только редкие спазмы. Он шагнул в сторону; он уже снова был самим собой. Он играл свою роль до последнего дыхания брата. Он был его самым верным слугой.

— Начинайте, — сказал он священнику.

Для меня это был знак: все кончено.

— Подождите, — пробормотал Фижак…

Он стал рыться в куртке. Его руки дрожали. Он вынул конверт, на котором значилось мое имя. Я узнал почерк Сегира.

— Несколько дней назад, еще в сознании, он попросил меня вручить вам это письмо. Я колебался — думаю, я знаю, что там, — но он умирает, и это его последняя воля… Вы же знаете, до какой степени я ему верен.

— Я в этом никогда не сомневался, — сказал я.

— Я всегда действовал в его интересах, — настаивал он.

Казалось, Фижак оправдывается. Зачем? Все и так знали его верность.

— Что бы вы ни решили, — продолжил он, — я не допущу, чтобы кто-то посягнул на моего брата…

— Вы считаете, я на это способен? — возмутился я.

— Я не говорю именно о вас…

Он не мог продолжать. К нам приблизился священник:

— Господа, сейчас не самое подходящее время для разговоров. Мне кажется, у нас есть более срочное дело…

Фижак наконец протянул мне письмо:

— Будьте осторожны. В любом случае, думайте только о том, чтобы защитить память Шампольона.

— Самое время. Пойдемте! — распорядился священник.

Он схватил Фижака за руку и потащил за собой. Они вошли в комнату Сегира.