Тайна Шампольона

— Его трудно понять… Мне кажется, он не тот человек, за кого он себя выдает. Это не дипломат, не любитель искусства, что — настоящий шпион! Он работает на короля Георга III[153] Розеттский камень бесценен для Короны и ни в коем случае не должен попасть в руки вашего Буонапарте. Это очень серьезно, Форжюри, и вы тут бессильны. Не стоит сражаться за проигранное дело, поверьте солдату, который знает, что порой жизнь буквально висит на волоске. Уступите камень — это единственный способ спасти остальную вашу коллекцию…

— Но как объяснить подобное упорство?

Он задумался, потом ответил:

— Англия сделает все, чтобы Франция не расшифровала иероглифы. Большего я вам сказать не могу. Я и так уже перешел границу дозволенного. Но я настаиваю: уезжайте без камня. Тем более, — добавил он с улыбкой, — вы ведь успели сделать копии. А этого Гамильтон не знает…

— Почему вы опять помогаете мне?

Взгляд Смита просветлел.

— Я проглядел ваш трактат об уравнениях. Мои поздравления… Англичане любят игру и умеют уважать тех, кто сильнее. Но только время от времени… Мы называем это fair play.[154] А теперь забудьте о нашем разговоре. Возможно, завтра мы вновь станем врагами.

Я рассказал обо всем Фаросу. Я считал, что дело проиграно, и разделял мнение Смита. У нас были копии. Их необходимо было спасти.

— Только чудо способно помочь нам сохранить Розеттский камень. Нам остается только молить об этом Небо.

Ненавижу этого Гамильтона! Я найду его, и он за все заплатит!

Много лет спустя мы узнали, что Уильям Гамильтон был на дружеской ноге с доктором Томасом Юнгом,[155] англичанином, также увлеченным расшифровкой. Таким образом, мы поняли причины его поведения. Англичане знали, что такое fair play, как говорил Смит, однако ненавидели проигрывать.

Скрепя сердце, мы вынуждены были принять несправедливый закон победителя. Мы оставили предметы, которые собрали. Розеттский камень, а также саркофаги и статуи были у нас отобраны. Надгробная фигура, которую я скрыл в своем багаже, чудом избежала конфискации. Но главное — нам оставили только рисунки, сделанные на развалинах Фив. Сент-Илер успокоился, взяв с собой своего мангуста, с которым отказался расстаться на время поездки на «Amico Sincero».

«Искренний друг»… Это имя звучало как предзнаменование, ибо возвращало нас к Моргану де Спагу. Сумеет ли он избавить нас от горького привкуса, который мы везли с собой? К счастью, Морган ждал нас в Тулоне и сказал именно то, что нам требовалось услышать, дабы вновь обрести надежду:

— Потеря Розеттского камня — болезненный эпизод, но, поверьте, удивительная история, которую мы переживаем, еще только начинается. Надо ли обладать камнем, чтобы понять фараонов? Копии Фароса добрались благополучно.

Контэ и генерал Дюгуа отдали их мне. Они доставлены в Институт. Мы будем работать с ними, а значит, оригинал не так уж необходим. Теперь давайте подумаем о стремлениях Гамильтона и откровениях Смита. Эти факты говорят о том, что мы не единственные, кто полагает, будто расшифровка иероглифов — это очень важно. Чего они хотели добиться, лишив нас камня? Важнее это понять, нежели примириться с потерей. Пока же мы ждем, когда время позволит нам ответить на этот вопрос, позвольте представить вам одну гипотезу: чем больше нас тормозят, тем больше я убеждаюсь, что теория Бонапарта о власти фараонов справедлива и они просто не хотят, чтобы эта истина стала ему доступна. Кто такие эти «они» и почему не хотят? Друзья мои, у нас работы по горло!

По пути в Париж он убедил нас, что потеря Розеттского камня — это наш шанс… Искренний друг Морган де Спаг был очень упорным оптимистом.

Он был таким до 31 июля 1818 года, до самой своей смерти.

Вот что произошло в Египте между отъездом Моргана и нашим возвращением. 12 сентября 1818 года мы с Фаросом по-прежнему не знали, стоит ли верить в гипотезу Бонапарта…

Мы надеялись только на Жана-Франсуа Шампольона. Станет ли он расшифровщиком? Легко понять мое желание ответить на этот вопрос. Но — лишь когда придет время.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ СЕГИР Рассказ, написанный Орфеем Форжюри (1801–1830)

ГЛАВА 12 ПЕСЧИНКА В ПУСТЫНЕ…

Песчинка в пустыне…

Именно такой образ использовали лингвисты, подобные Антуану-Исааку Сильвестру де Саси,[156] говоря о Розеттском камне и его копиях. По их мнению, тема была закрыта. Математик же, подобный мне, Орфею Форжюри, отказывался прислушиваться к безапелляционным суждениям этих специалистов по письменности. С алгебраической точки зрения, песчинка в пустыне — микроскопическая единица. Невидимая человеческому глазу. И вообще нечитаемая. С их точки зрения, кусок гранита, обнаруженный в Розетте, не даст объяснения письменности фараонов. Некоторые даже делали вывод, что и сама расшифровка — задача нереальная. А иероглифы[157] полагались ими неким исключением. Ересью, зияющим пробелом в истории человеческого языка, кою ученый и не должен пытаться интерпретировать, ибо это есть лишь пустая трата времени.