– Да что же вы натворили?
– Я попыталась поймать убийцу на живца. То есть на себя.
– Это еще как?
– Сказала, что знаю, кто он. Призвала к покаянию.
– Господи, когда же и кому вы это сказали?! – ужаснулся Быстров
– Вчера, после вечерней трапезы, всем сестрам за столом. Я, конечно, наврала. Ничего я не знаю, просто это напряжение выносить больше невозможно! Невозможно… Ночь я провела у Нины. Она ужасно кричала на меня, а сейчас, утром, боюсь… Не ем ничего и не пью. Ну, дура, Сергей Георгиевич, дура!
– Уезжайте домой! Немедленно! А впрочем, и это может быть опасно. Уж если «газель»…
Следователь как-то обреченно замолчал. Светлана тоже замерла. Через несколько секунд, показавшихся ей вечностью, Быстров заговорил четко и категорично:
– Я пришлю за вами машину. Будьте все время на глазах у Нины или Капы. А лучше самой матери Никаноры. Машина привезет вас ко мне домой. Не перечьте! – пресек он пытавшуюся издать звук собеседницу. – Ключи на крыльце, под перевернутым керамическим горшком на тумбочке. Увидите, когда подниметесь, тумбочку. Света, вы меня слышите? – в трубке басовито хмыкнуло. – Ну вот, и располагайтесь у меня. Холодильник, ванная, книги. А лучше поспите. В гостиной диван, – тут Быстрову стало неловко, и он грубовато закруглился: – В общем, я приеду из Москвы к вечеру, и разберемся. Ждите «уазик». – И следователь решительно захлопнул крышку телефона.
Недовольный собой, активной не к месту Светланой, тем, что в Москву ехать ему категорически расхотелось, а хотелось остаться дома, со «свидетельницей», которой угрожала опасность, а он мог ее спасать и даже заботиться, ну… хоть сосиски сварить, Сергей Георгиевич позвонил в отдел, отправил машину в монастырь, а сам пошел на станцию. Лишнего транспорта в «конторе» не наблюдалось, а у следователя все не хватало ни денег, ни запала купить себе машину. Впрочем, и водить он не любил, потому что делал это из рук вон плохо. А плохо делать что-либо стыдно, и потому Быстров старался не делать того, что не получается или получается с трудом.
Вполне окрепший за двое суток, Саша Шатов категорично отказался от услуг медсестры Леночки, позвонившей с утра.
– Ни-икаких ка-апельниц! – кричал «больной» из ванной, выпевая гласные. Шатов стоял перед зеркалом в трусах, держа в руке безопасную бритву и приноравливая ее к мужественному подбородку.
– Через час выезжаем на дачу – к дьяволу из этой Москвы! – Александр решительно принялся за подбородок.
– Да я даже курицу не успею дожарить! Ничего не собрано. Нет, в такой спешке жить невозможно, – ворчала под нос радостная, разрумянившаяся Люша, распрощавшись с «телефонной» Леночкой. Слава Богу, страхи позади. Муж покрикивает и командует – это ли не признак полного выздоровления?
Через пару часов суета, городские заботы и недавние ужасы позабылись. Люша вступила в свое любимое царство – подмосковную усадьбу: высокий забор, бревенчатый дом, крыльцо, увитое девичьим виноградом и жимолостью, розы и сирень под окнами. Соловьиное крещендо на жасмине в июне, во влажных, чувственных сумерках, которые плавно перетекают в рассветную мглу; нежный пересвист малиновок среди лета, осыпающих винными ягодами ирги парад царственных лилий на газоне, расчерченном утренними тенями; пурпур георгинов и синь флоксов-парфюмеров в удушливый полдень начала сентября, с умиротворяющим жужжанием и копошением пчел, с дрожанием ажура паутины под аркой с клематисом, цветущим лиловыми звездами; ковер алых листьев винограда на крыльце; распластанные, беспомощные – из-за первых заморозков – листья-опахала хост под пологом березок, примороженные ветки рябины – в октябрьском ветреном закате…
Акуловка представлялась отнюдь не дачным местом. Находясь на территории небольшого городка, она стояла особняком, деревенькой с пятнадцатью дворами. Здесь жили «зимники» – с козами, поросятами, курами и, конечно, огородами, бо´льшая часть которых была чистейшим самозахватом. Правда, последние двадцать лет внесли существенные коррективы в быт «городских деревенских», и некоторые участки стали напоминать ухоженные коттеджи с лужайками, а не крестьянские хозяйства. Шатовы тоже в свое время подсуетились, и теперь к их двенадцати садовым соткам оказались пристегнуты еще семь огородных. Под руководством неутомимой Люши хозяйство функционировало, как часы: все, что следовало, вовремя подстрижено, удобрено, огорожено, вскопано. Но сколько за этим стояло лет труда и исследовательского азарта, специальных знаний и духовных затрат, знала одна хозяйка.
Прорыхлив порей-второгодок и разместив рассаду брокколи на узкой гряде, Люша, подсчитывая, сколько лутрасила отрезать для укрытия капусты от заморозка, присела в тенечке на лавочку. Ее муж, в одних шортах, подставив спину нежному, но коварно скорому на ожоги весеннему солнцу, самозабвенно прибивал к помидорному парнику пленку. «Господи, – подумала Люша, – как давно все это начиналось. И как недавно. И как многое уже позади».