Тайна Симеона Метафраста

– Итак, – отмер, наконец, капитан-лейтенант. – Предлагаю действовать так. Один из вас, коллеги, идёт в деревню, вы здешние, вам легче договориться. Там есть местная стража, пусть они к ночи пришлют патруль на территорию монастыря. С амулетом скрытности только, а то знаю я этих… экономных. Ты, Глеб, со вторым аборигеном, обследуешь пристань и оборудуешь там точку скрытого наблюдения. А мы втроём посмотрим на монастырь изнутри…

Лицо его на миг сделалось хищным, словно не мирный пейзаж видел капитан-лейтенант Кулиджанов, а, держа за спиной лук, выслеживал степного барса.

Свернув с Петровки во двор, Суржиков остановился возле трёхэтажного дома в стиле модерн: большое арочное окно во втором этаже, кованая решётка балкона в виде склонённых лилий, мозаика, опоясывающая третий этаж – изысканно, чуточку старомодно и очень по-московски.

Влад глубоко вздохнул, разгладил усы и вошёл в подъезд. Консьержка встрепенулась было ему навстречу, но сделала какие-то свои выводы, скривила губы и уткнулась в иллюстрированный журнал. «Надо же, – подумал Суржиков. – Я думал, великого Певцова охраняют, как падишаха, поклонницы безумные у двери дежурят, а тут тихо…».

На втором этаже было две двери. Возле левой сверкала начищенной латунью табличка «Инженер К.М. Фельгенгауэр», у правой было пусто. Суржиков повернул направо и дёрнул за верёвку колокольчика. Где-то в глубине квартиры раздался еле слышный звон, но дверь распахиваться не спешила. Подождав пару минут, Влад дёрнул ещё раз, снова послушал звон, развернулся и уже собрался уходить, когда расслышал голос:

– Иду, иду, кому там не терпится!

Голос был хриплый и какой-то старческий, так что никак не мог принадлежать блистательному Иллариону. Однако на пороге открывшейся двери стоял именно он: в старом халате с бархатными отворотами и шлёпанцах, с сеточкой на явственно поредевших волосах, обрюзгший…

– А, это ты, – буркнул Певцов, махнул рукой и, повернувшись, зашаркал по коридору.

Суржиков вошёл в квартиру, аккуратно закрыл дверь и отправился на поиски хозяина. Тот обнаружился в гостиной, заставленной разнообразной мебелью, заваленной книгами, потрёпанными тетрадками ролей, засохшими цветами в самых неожиданных сосудах, от роскошного севрского фарфора до пивной бутылки. Всё это было ярко освещено солнцем через то самое большое арочное окно, и оттого выглядело особенно грустно.

Певцов вдруг ухмыльнулся и сказал вполне бодрым тоном:

– Что, братец, не ожидал меня в разобранном виде встретить? Вот то-то… Ладно, не буду тебе последние иллюзии разрушать, присядь вон в кресло, да погоди минутку.

Он быстро вышел. Садиться Влад не стал, заложил руки за спину и подошёл к камину, разглядывая картину над ним. Поначалу он даже не понял, что же изображено – видна была мешанина краски, тёмной, преимущественно коричневой, плюс немного белил. Но ведь не может же у Иллариона, человека хорошего вкуса, висеть в гостиной мазня? Не может. Значит, надо смотреть.

Суржиков сделал шаг назад, вправо, влево… и вдруг в какой-то момент разглядел: да это же портрет! Ну да, портрет Иллариона Певцова в роли Гамлета, вон и череп в руке. И никакая не мазня, превосходно выписано лицо, белый воротник, печальный и пытливый взгляд принца и сочувствующий оскал черепа. «Красивый мазок» – вспомнил он услышанную когда-то фразу, и вот сейчас её понял.

– Любуешься? – раздался за спиной весёлый голос.

– Неожиданно. Но очень хорошо.

– Это Константин Истомин. Отличный художник. И написал много, но в Москве почти нет его работ.

– Почему?

– У него были слабые лёгкие, и ему рекомендовали перебраться к тёплому морю. Так что большая часть его картин сейчас в галереях Эллады. А это, – старый актёр кивнул на портрет, – он писал давным-давно, я тогда только прогремел в роли датского принца, а Полония играл сам Козаков… Ну, ладно, – перебил он сам себя. – Ты ж не затем пришёл, чтобы о живописи поговорить?

– Нет, – мотнул головой Суржиков. – Проблема у меня нарисовалась. По нынешней… деятельности.

– Детективной? – глаза Певцова загорелись интересом. – Ну-ну, а я чем могу помочь?

Не вдаваясь в особые подробности – как-то неловко было рассказывать о счастливом гвозде Эдика Тихорецкого или отломанных каблуках у туфель Лизы Драгомановой – наш сыщик изложил историю неприятностей труппы.

Старый актёр похмыкал, подёргал себя за ухо, покусал губы…

– Страницы из «Макбета», говоришь, разбросали? – на удивлённо вскинутые брови Суржикова он только улыбнулся. – Нет, я это название произносить не боюсь. У меня другие приметы, и я о них никому не рассказываю.

– Илларион Николаевич, я уже голову сломал, не могу понять, кому это всё понадобилось!

– А зачем, можешь сообразить?

– Да тоже не очень… Популярность у «Драмы и комедии» сейчас никакая, почти никто к ним и не ходит. Удастся новому режиссёру вернуть былое или нет, только Мельпомене и известно, значит, это не против самого театра повёрнуто. Актёров задели разных, а со страницами из шотландской пьесы, так вообще всех…

– Скажи мне, Владимир Иваныч, никто у них не увольнялся в последнее время? Ну, скажем, за полгода?