Тайна смерти Петра III

Английскому дипломату вторил Шумахер: «Из всех причин недовольства самой важной было решение о войне против Дании. В только что закончившейся войне нация потеряла так много людей и истратила столько денег, что новый набор рекрутов уже не прошел бы без ущерба для сельского хозяйства… Нация устала от войн вообще, но с особым отвращением относилась к предстоящей, которую пришлось бы вести при нехватке провианта, магазейнов, крепостей, флота и денег в столь удаленных краях из-за чужих, не касавшихся России интересов против державы, жившей с незапамятных времен в добрососедстве с Россией»²⁴⁴.

По сведениям Шумахера, «министры, генералитет», «военный совет, к которому пригласили канцлера – графа Воронцова» и даже прусский король – все уговаривали императора отказаться от конфликта. В мае Совет передал на высочайшее имя записку, в которой просил отсрочить боевые действия хотя бы до весны следующего года. Ее подписали оба голштинских дяди государя, Миних, Трубецкой, Воронцов, Вильбоа, Волконский, Мельгунов и Волков – то есть правительство в полном составе.

Несмотря на столь ясно выраженное желание подданных, Петр был уверен, будто его станут презирать, не начни он войну. 1 марта появился рескрипт об отношениях с Данией, в котором император потребовал от соседей вернуть Шлезвиг. В тот же день Адмиралтейство получило приказ вооружить весь имеющийся флот для похода²⁴⁵. Кажется, что Петр сам шел навстречу своей гибели. Именно 28 июня, в день переворота, русский посланник в Копенгагене вручил Дании ноту об объявлении войны…

Среди советников молодого государя практически все понимали, что сепаратные переговоры с противником подрывают международный авторитет страны. 29 января Воронцов прямо писал императору: «Генеральные дела Европы в такую теперь кризу пришли»²⁴⁶. Этот авторитет был куплен не умелым руководством и не разумной дипломатией, а кровью и потом армии. Удивительно ли, что именно офицерский корпус почувствовал себя оскорбленным? Кроме того, контрибуция сулила какое-никакое вознаграждение. Но теперь его не предвиделось. Второй после духовенства влиятельный слой общества оказался обижен императором²⁴⁷.

24 апреля с Пруссией был подписан мирный трактат, за которым 8 июня последовал договор о союзе. Секретарь французского посольства Лоран Беранже доносил в Париж о праздновании мира: «Мы видели российского монарха, утопшего в вине и лишившегося употребления ног и языка. С превеликим трудом, как заправский пьяница, бормотал он прусскому посланнику: “Пьем здоровье короля, нашего повелителя. Он сделал мне честь, доверив целый полк; надеюсь, у него не будет повода прогнать меня в отставку. Заверьте его, стоит ему только приказать, и я пойду войной против самого ада со всей моей империей”»²⁴⁸.

Раздражение французов можно понять. Наиболее слабым звеном в антипрусском союзе была Польша, которой покровительствовал Версаль. Сближения Петербурга и Берлина грозило в первую очередь «сарматской анархии». Со скоростью степного пожара страну охватили слухи, будто договор между русскими и пруссаками заключен, чтобы отторгнуть у нее земли и вознаградить ими Россию за возвращенные Фридриху II завоевания²⁴⁹.

Так думали в Париже, Варшаве, Берлине, Вене… Но не в Петербурге. То был подход опытных политиков, в котором за отправную точку принимались интересы Российской империи. О том, что у нового государя своя система отсчета и первой жертвой его альянса с Пруссией должна стать Дания, пока мало кто догадывался. Подчеркивая, как по-разному Петр III и Екатерина II брались за одни и те же дела, Рюльер особо останавливался на сближении с Пруссией: «Доверенность, которую приобрела сия государыня в Европе, и силу в соседственных державах, основала она на союзе с королем прусским, и сей самый союз, предмет и цель ее мужа, возбудил против него справедливое негодование»²⁵⁰.

Есть сведения, что Франция и сама стремилась к сепаратному миру с Пруссией, но измену Петербурга приняла крайне болезненно. Барометром падения веса России на международной арене стал отказ союзников использовать императорский титул по отношению к русскому государю. Этого титула Россия добивалась четверть века, он служил внешним выражением статуса державы. С мая 1762 г. во французских дипломатических документах и в периодической печати, вместо «император» начали писать «царь». Петр с крайним негодованием принял демарш Версаля, но на войне, как на войне. Рычаги давления на брошенных союзников у Петербурга отсутствовали.

Глава 5. РОПОТ

Екатерина приводила слова одного из своих сторонников, П.Б. Пассека, о Петре III: «У этого государя нет более жестокого врага, чем он сам, потому что он не пренебрег ничем из всего, что могло ему повредить»²⁵¹. В этом отзыве есть резон, ибо для грядущего переворота император сделал едва ли не больше, чем заговорщики. Он создал политическую ситуацию, а его противники лишь воспользовались ею. Причем среди врагов Петра непримиримых было не так уж и много, основная масса оказалась просто раздражена его поведением.