Тайна смуты

Живым взором святейший сначала охватил всех Оковаловых вкупе с Тарасом. И вдруг как громыхнёт, указав перстом то на Тараса, то на Елену:

– Почто ещё не венчаны? Под венец живо! Благословляю!

Елена ахнула – и только братья успели подхватить её, чтобы не расшиблась в обмороке.

Тараса то патриаршее благословение, точно выстрел мортиры, оглушил. Он пал ниц:

– Батька святейший!

– Чьего прихода? – гремел над ним глас.

Отвечал Андрей, и отвечал, точно из-под удавки хрипя.

– Сейчас увижу – реку попу, – продолжал святейший. – Небось на крестце улицы жмётся. Чтобы завтра же!.. А ты, козачок, увезёшь жену из Москвы. Тут ещё самая беда грядёт, а ты в то самое пекло и полезешь отчаянно, знаю тебя. От тебя сынки такие же шустрые должны сначала пойти. Чай, пригодятся. Хутором-то богат? Хутор есть?

Тарас поднял свою звенящую от слов патриарха голову. Святейший колокольнею высился над козаком.

– Два есть, батько святейший! – маханул Тарас, вспомнив братнины хутора и теперь не сомневаясь, что поделятся братья хоть бы и от изумления, когда он такую гордую да умелую во всём красу привезёт.

– Богат! – усмехнулся святейший. – Благословляю в дорогу! Доедете надёжно. Целыми да живыми. Никола Угодник защитит. Пройдёт время – навестишь московскую родову. Или сыны твои… Или внуки твои приедут. Когда Русь станет единой и вновь окрепнет. А нынче поезжай отсюда прочь до дому и береги жену – ладная она у тебя будет. А мы тут, московские, пока сами управимся с Божьей помощью. В сборах не грузни, с Богом езжай налегке.

Тарас приник к руке святейшего. Сухой, шершавый тыл руки патриарха показался ему тою же твёрдой и несокрушимой стеной Троицкой обители, к коей он весь прижимался недавно.

Тронулся дальше патриарх Московский…

И вдруг Тарас опрометью бросился за ним:

– Батько святейший! Батько святейший!

– Чего? Передумал никак? – удивлённо нахмурился патриарх Ермоген.

Тарас кликнул своего пустельгу – пал с небес друг ему на руку. А руку свою Тарас протянул к святейшему – и присвистнул особо. И что же! Пустельга сам смело перешёл на край патриаршей повозки.

– Батько святейший! Прими, не обессудь! – едва не захлебываясь, выдыхал горячие слова Тарас. – Сокол у меня учёный! Всё его глазами с высоты видать! Всякую опасность тебе предупредит!

– Добро! – качнул головой святейший. – Благодарю, козак. Будет кому скорую весть мне на родину принести.

И услыхал Тарас в голосе патриарха то, что грустную весть святейший собрался на родину посылать с добрым соколом…

Андрей Оковалов в те дни только и бормотал себе в нос вместо молитвы: «Ну, раз сам святейший благословил!» И только когда уже венчанные совсем собрались и на рухляди дорожной сидели, строго обратился к новоиспечённому зятьку:

– Нынче большого приданого за сестрою не дам. Хоть сам святейший добрую дорогу обещал, однако ж за сохранность рухляди не ручался. Спокойствия на дорогах ещё долго ждать. Денег в пояс – довольно. А утихнет – пришлю возы племянникам на зубок! И вот что, слухай! Покойный тятя тщился-то Елену за прынца датского отдать. Посему, считай то тятиным тебе велением – стать не ниже полковника, а лучше – самим гетманом!

И вдруг распустился весь, заплакал Андрей…

Когда выезжал Тарас с молодой женою из градских ворот на юг, в Арбатские ворота уже вступали блистательные хоругви польских гусар.

На выезде же из Москвы на краткий миг поравнялся с Тарасом неизвестный всадник. И ёкнуло сердце у Тараса – посреди белого дня напомнил всадник Тарасу того ночного, на кургане, иноземного полковника, что Юрком назвался. Хотя черты, дневные и ночные, трудно было сличить. Во всём синем и с казачьей пикой был всадник.

Тарас искоса, сторожко приглядывался. И вдруг переглянулись оба.

– Далеко ли, козак, с семьёю? – вдруг вопросил всадник.

Голос как будто был другой.

– Їду додому, на хутір[110], – просто ответил Тарас.

– Неблизко! – догадливо рёк всадник. – Ангела-хранителя! А мне на Нижний. Путь покороче твоего будет! Глядишь, обратно затемно поспею.

Изумился Тарас такой быстроте и тоже пожелал путнику ангела-хранителя в дорогу. Тотчас припустил неизвестный всадник рысью – и пропал в мареве дороги. Но ещё добрый час сердце у Тараса стучало. Не могло успокоиться оно по непонятной Тарасу причине.

Тем временем святейший крепкой поступью, не останавливаясь на передых, поднимался на колокольню Ивана Великого. За ним маялся с одышкой и крупным потом на лбу его келейник. Пред тем нелегким восхождением святейший сказал ему, как бы между прочим:

– Пойдём, что ли, взглянем, каким бесам Господь попустил Москву полонить.

«Чай, Моисею на гору Синай короче подниматься было, прости Господи!» – подумал келейник, но вслух не выговорил – упаси Господь!

И вот наконец встали на тёплом верховом ветерке под колоколами Ивана Большого. Открылась взору и вся Москва, и половина Замосковья. Ещё выше висел теперь на воздусях подаренный святейшему сокол.