Тайна Соколиного бора

Теперь Лукан торжествовал.

Он ехал в первой машине и думал: хорошо, если бы все село увидело его сейчас! Тогда появились бы и страх и уважение. Но чем ближе они подъезжали, Лукану все больше начинало казаться, что из-за снежных сугробов вот-вот засвистят пули, полетят гранаты. С напряжением и страхом всматривался он в каждое пятно на снежной равнине.

Его ободрял только шум шедших за ними машин. Впереди фыркал и скрежетал броневик.

Окружив село с трех сторон, фашисты открыли стрельбу; броневик вступил на первую улицу. В селе, казалось, уже не было ни одной души.

Войдя в село, каратели, перебегая из хаты в хату, от землянки к землянке, выгоняли на снег и мороз полураздетых стариков и детей и в таком виде гнали их к школе. Поджигали хаты, подрывали землянки гранатами. Село окуталось дымом, все стонало от частых взрывов.

Лукан чувствовал себя именинником: он наводил порядок! Стариков и детей согнали в хату больного Афиногена Павловича. Затем больных собрали под стеной школы…

* * *

Вокруг землянки, расположение которой теперь уже не являлось тайной, молча стояли люди. На вершине дуба, как большая птица, сидел Тимка. Все вслушивались в шум, доносившийся из села. Хлопали выстрелы, слышались глухие разрывы гранат.

— Горит? — спрашивали снизу.

— Горит! — доносилось сверху.

— Всё село?

— Всё.

— И на Гребле?

— Горит.

— А Шрамов угол?

— Горит.

— А Бабаевка?

— Горит.

— А Шуляков?

— Всё горит.

Мишка достал из землянки почерневшую от ржавчины винтовку, надел через плечо пулеметную ленту с блестящими патронами. Люди поглядывали на мальчика с надеждой.

— Пойдем за Днепр, — сказал он.

— Теперь один путь, — поддержал кто-то.

— Горит?

— Горит! — слышалось сверху.

— Звери…

— Бесятся…

Наступило молчание. Это была минута, когда ни о чем не хочется говорить.

И внезапно сверху:

— Идут на Соколиный!

Испуг и растерянность появились на лицах людей.

Мишка выступил вперед.

— Слезай, Тимка! — крикнул он товарищу, который уже и сам спускался на землю. — Без паники, один за другим, цепочкой!.. Не бойтесь! Командир приказал нам с Тимкой провести вас в отряд.

Цепочка людей потянулась из Соколиного бора. Низинами, незаметно для глаз врага, шли люди через луга к Днепру.

Соколиный бор, как великан, прикованный к земле, протягивал за ними руки, будто просил не отдавать его в жертву, взять с собой. Дубы застыли, склонив могучие головы в белых снежных шапках, замерли, объятые тяжким предчувствием, со страхом ожидая вражеского удара.

Люди слышали, как внезапно застонал Соколиный бор. На его теле рвались мины, снаряды, нанося раны поникшим деревьям. То тут, то там вставали столбы снега, земли и дыма. Каждый взрыв отдавался гулким эхом, и казалось, что это не взрывы гремят в лесу, а стонет, истекая кровью, лес-великан.

На новые дела

Днепр. Широкий, могучий, неугомонный. Теперь он спит, скованный льдом, покрытый снегом. А за ним ведут свой нескончаемый разговор с ветрами, стонут в непогоду, плачут в дождь вековые леса.

Люди останавливаются на высоком берегу. Они с надеждой всматриваются в темные очертания заднепровских лесов, которые отныне станут их жилищем, их союзником в борьбе.

Черный, заметно поредевший столб дыма указывает на место, где проходили детские годы и жизнь этих людей. В тот день, когда появился враг, стоял над селом такой же дым.

— Стерли с лица земли… — вздыхает кто-то.

— Отстроим!

— Когда-то это будет?

— Будет!..

И снова молчание. Кто сухими, кто влажными глазами, но с одинаковой болью и печалью смотрят все на родное село. Одна только мать Василька стоит суровая, молчаливая. Крепко сомкнуты ее губы, мысли где-то далеко…

Мишка с Тимкой не отрывают глаз от Соколиного бора. Он был им родным, близким и свято берег их великую тайну. Теперь он был далеко.

Лес манил, звал к себе. Но напрасно. У тех, чью тайну он так честно берег до этого времени, выросли крылья, и они полетели на вольные просторы, на новые дела.

— Прощай, Соколиный! — шепчет Тимка.

Мишка скорее догадывается, чем слышит слова друга. Может быть, в другой раз он посмеялся бы в душе над наивным Тимкой; теперь же он сам принимает это близко к сердцу и про себя повторяет: «Прощай!»

— Эх, знал бы Василий Иванович! — вздохнул Тимка.

— Что знал бы?

— Да вот, что мы уже в настоящие партизаны идем. И что село…

— Откуда ему знать?

— Вернется — узнает.

— Оттуда как раз вернется…

— А ты думаешь — нет? — загорелся Тимка. — Такой хлопец, как наш Василий Иванович, чтоб не вернулся? Да он их вокруг пальца обведет! Ведь никого не выдал? Эх, если б я был там вместо него, я б уж знал, как их обмануть! Наговорил бы им с три короба…

Тимка говорил без умолку, и у Мишки росла уверенность, что Василек действительно не погиб. И правда, почему он должен погибнуть? Разве на нем написано, что он партизан? Не сумеет он обмануть немцев?.. Выпустят! Или убежит. Да и Иван Павлович говорил, что о нем позаботится. Разве же они не смогут помочь Васильку вырваться оттуда? Ну конечно, смогут! Но чего вдруг так расхвастался этот Тимка?

— «Я, я!» «Я»— последняя буква алфавита, — обрывает он Тимку. — Нужны ему твои советы! Выберется как-нибудь и сам.