Тайна старого городища

Воронов видел перед собой человека пожилого, взволнованного настолько, что можно было опасаться за состояние его здоровья.

— Вы напрасно так волнуетесь, Михаил Иванович, — попытался он урезонить Скорнякова, но тот уже и сам пытался взять себя в руки.

— Единственное, что могу сказать: Иван был увлечен этим сильнее, чем я. Объективные причины я вам не приведу, но убеждение у меня сложилось давно и прочно. Он к этому относился как-то… с личной заинтересованностью, что ли… Иногда казалось, что все, чем он занимается, связано с кем-то из близких ему людей.

Скорняков помялся.

— Спрашивал я его об этом не раз. И он все посмеивался: дескать, это во мне говорит зависть заочника. Я-то ведь учился заочно, — пояснил Скорняков. — А в последний раз обозлился чрезвычайно, почти кричал, что надоели ему глупые вопросы. В общем, я с тех пор его и не спрашивал.

— Давно это было? — поинтересовался Воронов скорее автоматически, чем осознанно.

В поведении Скорнякова за все это время не промелькнуло ни одной фальшивой нотки, и подозревать его в неискренности означало бы паранойю, а этим Воронов не страдал.

Скорняков уже успокоился совершенно. Во всяком случае, выглядел он так, будто ничего необычного с ним давно не случалось. Предложил сигарету Воронову, закурил сам.

— Последний наш разговор на эту тему произошел недели полторы назад. Иван приезжал в Город по своим школьным делам и, конечно, заехал ко мне. Пообедали, потом я отвез его на автовокзал. Мы всегда так делали. И, чтобы этот вопрос закрыть, скажу, что сама ссора произошла тут, в этом самом кабинете. А уж прощались мы совершенно цивилизованно, без криков. Иван вообще не любит… не любил… показывать чувства на людях…

Скорняков затушил сигарету и совсем иным тоном продолжил:

— Так вот, я вам ведь только начал рассказывать об этой организации. Тут важно понять, как и почему произошло ее перерождение. Именно перерождение, ибо создавалась она, как обычная игра, принятая в те времена. Ну что-то вроде масонов.

— Масоны — это обычная игра? — невольно ухмыльнулся Воронов. — Многие с вами не согласились бы.

— Да и бог с ними! — легко отмахнулся Скорняков. — Масоны и все такое — это игры пресыщенной аристократии. О них хорошо романы писать такие… с размахом… бароны, княгини, сенные девки, которые вершат судьбами мира.

Потом, посмотрев на Воронова, кашлянул:

— Надеюсь, я вас никак этим не задел. Во всяком случае, тот союз, который был тут создан, поначалу был чем-то вроде клуба: опять никакой конкретики, только грандиозные планы. Все это мы выясняли по разного рода свидетельствам. Вот вы помянули Махортова, например. Иван очень уж им интересовался, просто бредил одно время, да все без толку, не нашли ничего. А знаете, как он попал в поле нашего зрения? Вообще, что вы о нем знаете? Иван считал его колчаковским контрразведчиком, потому и увлекся, а я сомневался. Пример для вас, кстати! Попалась мне статейка некоего историка из Иркутска, который упоминает Махортова примерно в такой редакции: «Некто Махортов, вероятно, офицер контрразведки». Написал я ему мол, на что можно ссылаться, говоря про Махортова. Он молчал полгода, потом отвечает, что это из беседы с каким-то краеведом, который Махортова видел уже в годы войны в зоне, где тот отбывал срок как контрреволюционер. Снова пишу: мол, как возникла версия контрразведки? Отвечает: ходили слухи среди таких же зэков, как сам Махортов. Вот вам и аргументы, и доказательства.

— Ну, поиск ведь предполагает и ошибки, не так ли? — сказал, чтобы хоть что-то сказать, Воронов.

— Да, конечно, но почему-то людям нравится абсолютизировать свое право на ошибку, отвергая такое право других, — с готовностью кивнул Скорняков и замолчал, будто предлагая вместе помолчать и подумать…

Потом заговорил, будто ни в чем не бывало:

— Впрочем, я ведь обещал вам пояснить, что там было с этим союзом ссыльных. Складывался он, видимо, довольно долго, несколько лет. Во всяком случае, в разных письмах указаны разные даты, но речь там идет о том, когда именно автор письма узнал об этом обществе. Кого-то туда приглашал человек, знакомый по прежним временам и делам, кого-то люди, с которыми познакомился только тут, в Сибири. А кто-то сам проявлял интерес, услышав от неких общих знакомых. В общем, по-разному попадали в это сообщество. Да и говорить о нем как о едином организме, пожалуй, нельзя до конца сороковых.

Скорняков сделал паузу, ожидая, видимо, реакции Воронова, но тот продолжал сидеть молча.

— Наши историки, я про официальных, ведут отсчет сибирского сепаратизма с середины девятнадцатого века и родителями его делают молодых людей, приехавших из Сибири-матушки в столичные университеты, и оборачивают этот самый сепаратизм в длинные беседы и рассуждения о самобытности этой земли!

— Михаил Иванович, — прервал Воронов плавное течение рассказа. — Уж извините, но я просто хочу напомнить, что мы стараемся найти хоть какие-то нити, ведущие к раскрытию преступления. Вы можете быть недовольны, что вопросы эти задаю я — человек посторонний, но я, кажется…