Тайна старой монеты

— Нет, эти мне потом в коридоре встретились. Я еще подумала: чего это их всех в хоздвор потянуло?

— А когда драка началась?

— Да вскоре после этого и шум поднялся.

Больше Хусанова ничего добавить не могла, и Николай, поблагодарив ее, направился в зал, чтобы побеседовать с завзалом, официантками, но передумал и вышел из ресторана. Обошел здание, вошел в парк и направился вдоль забора, который отделял хозяйственный двор ресторана от парка. Это были задворки парка. Аллея, по которой он шел, подходила к воротам и, закругляясь вправо, вела на площадку с аттракционом «Ветерок». У металлической ограды сидела женщина средних лет, на коленях у нее лежали билеты.

— Будете кататься? — спросила она подошедшего Соснина.

В ответ он протянул удостоверение.

— У меня к вам несколько вопросов. — Он отошел несколько в сторону, приглашая ее к разговору.

— Пожалуйста, я вас слушаю, — недоуменно ответила женщина, встала, сделала шаг к Николаю, и он увидел, что она хромает. «Последствия полиомиелита», — догадался он.

— Скажите, восьмого числа, в субботу, вы работали?

— Конечно.

— А вы всегда так сидите, как сегодня?

— Я не совсем вас понимаю.

— Я имею в виду забор, — он показал рукой, — вы обычно видите его или чаще сидите спиной?

— Ах, вот что, — усмехнулась женщина. — Забор я, кажется, изучила досконально, он постоянно передо мной.

— Вспомните, пожалуйста: когда за забором возникла драка... — Николай замолчал, подумав, что она могла ничего не знать об этом, решил уточнить: — Вы слышали о таком происшествии? — Женщина кивнула, и Николай продолжал: — Так вот, через забор в парк тогда никто не перепрыгивал?

— Двое, — коротко бросила она и пояснила: — Сначала низкий, за ним высокий.

— Вы запомнили их?

— К сожалению, они промчались мимо меня, я не успела разглядеть, темно здесь.

...Беседа с работниками ресторана ничего не дала. Никто из них никаких эксцессов в зале не заметил. Правда, ударник оркестра, лохматый парень, на вопрос Соснина ответил с улыбкой:

— Смотря какое содержание вы вкладываете в это понятие — эксцессы. Вот, к примеру, в тот вечер за столиком первого ряда некий субъект, когда мы играли, зычно затянул песню. Такое подходит?

Нет, такое явно не подходило, и Соснин распрощался с музыкантом. Выйдя из ресторана, он пошел к стоянке, где оставил свой «Запорожец». «Все же посещать рестораны иногда полезно, — подумал он, садясь в машину. — По крайней мере, сейчас можно ставить сто против одного, что Олег избит не Андреем. Но как найти этих двоих — высокого и низкого, скрывшихся так же бесследно, как исчез в товарном дворе вокзала проданный с аукциона стул мадам Петуховой. Веселенькая перспектива».

Из рукописи профессора Зарецкого А. В.

Она уже давно стояла перед зеркалом в маленькой уютной гостиной, внимательно вглядываясь в свое отражение. Постарела. Да нет, пожалуй. Просто похудела и сразу стала дурнушкой. Силы ее таяли день ото дня, отпущенное богом время истекало. Больше всего Юлию поражало то спокойствие и безразличие, которое охватывало ее при мысли о смерти. Хотя чему тут удивляться: свою любовь она заберет с собой туда, в лучший мир, и там будет жить ею, а все остальное цены не имеет. Прости, боже милостивый, за кощунство!

...Нет все-таки зрелища более печального, чем женщина в бальном платье при дневном свете, когда видны ее желтые и худые плечи. И нас еще смеют обвинять в кокетстве, когда мы так откровенно обнаруживаем на виду у всех свои несовершенства. Сегодня во французском консульстве был дан официальный завтрак, и она после долгого перерыва надела бальное платье. Много лет назад, в Петербурге, она почти каждый вечер носила такие платья. Да, Петербург... Положение фрейлины, которое она занимала, было чем-то средним между домашним животным и мебелью, то есть несколько ниже любимой собаки и несколько выше кресла. Свет, двор! С тех пор как она узнала, что скрывается за этими пышными словами — мелкое честолюбие, пустое тщеславие, ложь, — они наводили на нее тоску. Она была счастлива, вырвавшись из золотой клетки на свободу. С годами ее любовь к графу становилась все крепче, и даже рождение сына, что обычно отодвигает мужа на второй план, ничего не изменило, ребенок не имел для нее самостоятельного значения — любовь к сыну являлась для Юлии лишь продолжением глубокого чувства, которое она испытывала к мужу. Она прощала ему все: высокомерный тон и измены, бессердечие и жестокое, изнурительное, длившееся месяцами молчание. Они никого у себя не принимали, кроме доктора. После работы, поужинав, граф обычно уединялся в своем кабинете и раскладывал, как пасьянс, свою знаменитую коллекцию монет. В те редкие дни, когда он усаживался у камина в гостиной, он часами смотрел на огонь и односложно, с холодной вежливостью отвечал на ее робкие вопросы о службе, о новостях. Его раздражали покорность, преданность и безропотность, сквозившие в каждом ее взгляде, шаге, повороте головы.

— Доктор пришли-с, — объявил появившийся в дверях Порфирий и многозначительно посмотрел в зеркало на отражение графини.