Тайна старой монеты

— Когда вы узнали о том, что у Зарецкого имеется монета?

— За несколько дней до смерти профессор показал нам ее, раньше он ничего о ней не говорил.

— Это было до или после похищения магнитофона?

— До похищения... Да-да, конечно, до.

— Когда вы в последний раз видели монету?

— Я ее видел один раз и больше не видел.

— Виталий Николаевич, кто оставался с профессором в тот момент, когда вызвали «скорую»?

Петрунин задумался, затем не очень уверенно стал рассуждать вслух:

— Постойте, как же это было-то? Мезенцев спустился вниз встречать «скорую». Ну да, а мы остались около Александра Васильевича. Потом спустился вниз я, профессору стало совершенно плохо, я испугался и хотел поторопить врачей, если они уже приехали.

— Значит, с профессором остался Барабанов?

— Выходит, так, — согласился Виталий Николаевич.

— Ну, а потом?

— Мы поднялись наверх с Игорем Павловичем. Врач сказал, что Зарецкого надо срочно госпитализировать. Мезенцев спросил — куда. Ему ответили: в пятнадцатую клиническую больницу. Тогда Игорь Павлович предложил написать Андрею записку, сообщить ему, где дед.

— И он остался писать записку? — Вопрос Туйчиев задал не по тактическим правилам ведения допроса, слишком откровенно звучала в его голосе надежда получить утвердительный ответ.

— Право, не помню, — Петрунин развел руками, — переполох большой был. Александра Васильевича к тому времени уложили на носилки.

— А кто последним вышел из квартиры? Кто закрыл дверь?

— Вышли все вместе, дверь просто захлопнули.

— Вы кому-нибудь рассказывали о том, что у Зарецкого есть рубль Константина?

— Нет, никому, — решительно ответил Петрунин.

И уже прощаясь с Петруниным, Туйчиев спросил:

— Кто все-таки, по вашему мнению, Виталий Николаевич, мог взять монету?

Тот пожал плечами.

— Глупость в искусстве аллегорически представлялась в виде человека с палкой с набалдашником в виде куклы, на платье которой висели колокольчики: тронь — зазвенит. — Виталий Николаевич хитро сощурился. — Значит, умно украли, Арслан Курбанович, раз не звенит. Знаю твердо одно: я не брал.

После ухода Петрунина Туйчиев еще долго сидел за столом, крутил в руках карандаш. Потом встал, подошел к окну, по которому хлестал дождь.

«Если Петрунин говорит правду, то Барабанов имел возможность взять монету. А его сообщение о пропаже — попытка отвести от себя подозрение. Послушаем, что скажут Барабанов и Мезенцев. А может все-таки «заочники»? Арслан не мог объяснить, почему последняя версия казалась ему предпочтительней, хотя она имела массу изъянов. В самом деле, откуда им стало известно о существовании рублевика, почему они не забрали другие монеты, среди которых имелось немало весьма ценных? Можно предположить, что они действовали в строгом соответствии с указанием кого-то неизвестного — возможно того, кого встретили после ограбления квартиры Зарецкого. Но остается абсолютно неясным, что связывало незнакомца с матерью Олега. Конечно, пролить свет могла Охотникова, но рассчитывать на ее правдивые показания не имелось ни малейших оснований.

— Итак, по нашим данным, о монете знали внук, Барабанов, Петрунин, Мезенцев и, предположительно, Носов, — сказал Соснин.

— Вот именно — по нашим данным. А фактически? — В ответ Соснин развел руками. — Видимо, прежде всего, — продолжал Туйчиев, — придется выяснить, с кем поделились новостью те, кто знал о ней.

— Надо выяснить, знает ли Охотникова кого-нибудь из нумизматической братии, — предложил Соснин.

— Не хочешь ли ты сказать, что «заочников» направил один из них?

— Как знать.

— Не слишком ли?

Соснин ничего не ответил, лишь тяжко вздохнул.

— Что ж, будем верны себе: проверять надо всё, — твердо заявил тогда Туйчиев. — Пока мы в полнейшей темноте.

После сообщения Андрея забрезжил рассвет: похоже, что удастся выйти на «заочников», если только у официантки сохранилось в памяти то воскресенье. И Соснин направился в ресторан.

Несмотря на овладевшее им нетерпение, Николай сначала поехал к дому Зарецкого. Он с удовлетворением отметил, что ребята из ГАИ уважили переданную им просьбу жильцов и установили знак, запрещающий проезд между домами. «Вот и хорошо. Теперь Марии Семеновне будет полегче», — улыбнулся он.

Разыскать официантку было нетрудно, сложнее оказалось настроить ее на воспоминания. Люба Паршина, хорошенькая блондинка лет двадцати пяти, кокетливо улыбалась Соснину:

— Разве всех посетителей упомнишь...

— В тот вечер драку затеяли на хоздворе. Ну... драки-то у вас ежедневно не бывают?

— Тут за смену так набегаешься — впору имя свое забыть, не только драку.

Лишь когда Соснин привез в ресторан Андрея, Паршина вспомнила. Собственно, она сразу поняла, о ком идет речь, но решила потянуть время: авось обойдется без ее показаний.

— Думаете, мне его́, дурака, жалко? — объяснила она потом Соснину. — Как бы не так! Я, если хотите, таких, как он, просто убивала бы. Мать его жалею. Все ее жалеют, кроме него, непутевого.

— Значит, парня этого вы знаете, — удовлетворенно отметил Николай. — Кто же он?