Тайна старой усадьбы

Боюсь, что с этим ощущением придется ознакомиться и тебе, но на всякий случай предупреждаю, что ощущения этого я не испытывал, когда бывал на площадке не один, а в сопровождении кого-либо постороннего.

Я всеми силами старался собрать какие-либо сведения относительно еврейки, изображенной на портрете, но это было очень трудно; про еврейку никто ничего не знал, а упоминать о ее призраке я не мог, боясь прослыть за сумасшедшего.

Все же мне удалось узнать кое-что, а именно от старого еврея Кельмана, который в мое время содержал на краю деревни лавочку; быть может, он еще жив.

После долгих обхаживаний старого Кельмана мне с большим трудом удалось выведать от него довольно странную историю.

Он рассказал мне со слов не то своего деда, не то прадеда, проживавшего, как и весь его род, в Борках, что в старое время, в самый разгар крепостного права, имение это принадлежало какому-то помещику особенно дикого и жестокого нрава.

Не имея семьи и обладая самым разнузданным характером, помещик этот завел у себя в усадьбе целый гарем, который пополнял крепостными девушками, захватываемыми им из нескольких принадлежавших ему соседних деревень.

Гарем этот помещался в небольшом доме, который в те времена стоял на месте современного старого дома, построенного по распоряжению одного из позднейших владельцев Борок.

В одну бурную ночь, вернувшись из своего очередного набега, которые этот помещик совершал, окруженный своими опричниками, он привез с собой на седле своего коня молоденькую еврейскую девушку дивной красоты.

Где она была похищена, никто не узнал, но помещик так влюбился в нее, что даже разогнал свой гарем и выписал из города какого-то знаменитого по тем временам художника, который и нарисовал с еврейки вышеупомянутый портрет. Портрет этот всегда висел в кабинете помещика.

Спустя недолгое время после поселения в усадьбе красавицы-еврейки, в соседних деревнях стал появляться какой-то никому не известный молодой еврей.

Был ли он возлюбленным или женихом похищенной девушки, неизвестно, но только ему каким-то образом удалось подкупить одну из дворовых женщин, которая, пользуясь временными отъездами своего барина, устраивала ему свидания с еврейкой в самых глухих местах уже бывшего тогда дикого сада.

Конечно, это не могло долго оставаться в тайне от помещика, в котором закипела бешеная ревность. Была устроена засада, и в одну из темных ночей помещик сам накрыл влюбленную парочку.

Во время происшедшей при этом схватки еврей был ранен, но каким-то чудом бежал и скончался от своих ран в одном из соседних селений, что же касается до еврейки, то с тех пор никто, нигде и никогда ее не видел.

Помещик вскоре после этого переселился в город, где и умер от пьянства и беспутной жизни, но с тех пор всем законным владельцам Борок, которые сменялись очень часто, стал появляться призрак еврейки, прося похоронить останки усопшей по еврейскому обряду и обещая за это отслужить.

Рассказывая мне все это с подробностями, которые мне трудно теперь тебе передать, старый Кельман высказывал свое предположение о том, что в порыве ревности жестокий помещик убил молодую еврейку и закопал ее где-то в диком саду, и вот с тех пор душа ее не может найти себе покоя и не найдет его, пока останки ее не будут погребены по еврейскому обряду.

При постройке нынешнего дома, которая производилась при жизни Кельманова отца, портрет еврейки был повешен на то место, где он находился и при мне.

Я прожил в Борках всего три месяца и не только не исполнил просьбы несчастной еврейки, но бежал от нее постыдным и недостойным для мужчины образом. Мне стыдно в этом пред тобой сознаться, но, быть может, меня оправдает то, что в те времена у меня, кажется, уже начиналась та болезнь моего сердца, которая сводит меня в могилу, и вот теперь, оставляя тебе и сестре твоей Ольге мое богатое имение и обеспечивая вас на всю жизнь, я, уходя из этого мира, завещаю тебе, Дмитрий, сделай то, чего твой малодушный дядя так бесстыдно сделать не сумел: найди кости несчастной еврейки и похорони их со всеми обрядами еврейской религии».

На этом письмо прерывалось. Подписи не было, но подлинность письма была для меня несомненна: с почерком дяди я уже достаточно ознакомился, рассматривая его переписку с паном Тадеушем.

Я вложил письмо в конверт и спрятал его в ящик письменного стола.

Еще несколько часов тому назад я сказал Ольге, что мы завтра уезжаем, но теперь положение вещей резко изменилось. И вследствие просьбы призрака, и во имя последней воли дяди, не исполнить которую я не почитал для себя возможным, я должен был оставаться в Борках, пока не найду останков еврейки и не предам их погребению.

В самых спокойных тонах, стараясь не напугать Ольгу, я рассказал ей о моих встречах с призраком у виноградной террасы и на площадке, и заявил ей, что я остаюсь в Борках, но хотел бы, чтобы она уехала в город, потому что Бог знает, какие еще могут последовать происшествия: но, услышав это, Ольга сперва замахала руками, а потом бросилась мне на шею.