Тайна стеклянного склепа

— Дядюшка уже поднялся? — спросил я, принимая поднос с дымящимся кофе. Лакей покосился на меня как-то странно, наверное, не услышал, оглох совсем старик.

Как ни в чем не бывало я встал, оделся, найдя свой шкаф полным одежды, будто я давно переехал. Потом с удивлением узнал, что сегодня не воскресение, а среда. И по старой привычке бросился на улицу, чтобы успеть на омнибус, ведь в конторе меня, поди, потеряли. Негоже так долго спать. И все же до того странный сон снился мне, будто я в одеждах тибетского монаха бреду по скалистой тропе, мои ноги истерзаны сухими колючками. И такое странное несоответствие с виденным мною за окном омнибуса, что я начинаю подозревать, что все еще сплю. Приходилось даже щипать себя за руку, чтобы обращать внимание к окну.

Улицы вроде обычные: прежние парижские улицы, а убраны незнакомым образом: множество вывесок, прежде которых я не встречал, с грохотом пронесся мимо трамвай и тут же исчез. Я мотнул головой — показалось? Трамвай в Париже? Был ли он, не был раньше, никак не вспомню, но шли под уклоном вниз рельсы, совсем рядом с вереницей каменных лестниц, обрамляющих набережную Сены. Я едва не вывалился из окна конки в попытке разглядеть, где трамвайное полотно берет начало и где заканчивается — тщетно, мы завернули к острову Сите. Меж постаревшими домами с облупленной и выцветшей штукатуркой выросли точно грибы после дождя новенькие особнячки, отстроенные в каком-то необычном стиле. Иногда смотришь и думаешь, как я раньше всего этого не замечал: этих рельс, этих вывесок, этих самодвижущихся экипажей.

Совсем неподалеку от «Гру и Маньян» улицу пересекло до боли знакомое авто. Я на мгновение замер, вспоминая, где я мог видеть этот расширяющийся кожаный верх и обитые красным сиденья. Махнул рукой, толкнул стеклянную дверь и под приветственное тренькание дверного колокольчика вошел.

— Бонжур, месье Герши, — посыпалось на меня со всех сторон. — Бонжур, месье Герши.

Подбежал юноша с нарукавниками и подал мне несколько конвертов, другой молодой человек подхватил под руку и увел в просторный кабинет. Я был долго занят разглядыванием меблировки, дубовых стен, широкого окна во всю стену, выглядывающего на тихую улочку, размашистого стола красного дерева, пока не понял, что это мое рабочее место. Но я не помнил, когда успел заслужить должность главы адвокатской фирмы, в которую едва поступил.

Я вдруг вспомнил, что был ведь уволен. Вспомнил, как доктор Иноземцев известил меня об этом номере гостиницы «Брайденбахер Хоф». Вдруг вспомнил самого доктора.

И опустил глаза к корреспонденции, механически перебирая пальцами конверты. Одно оказалось белым, без имени и адреса. Я распечатал его и прочел:

«Память стереть нельзя. Рано или поздно Вы обретете все утерянное. Но мы сделали все, чтобы вернуть украденные семнадцать лет. Не пугайтесь, контора принадлежит Вам. Персонал знает о ваших трудностях с памятью, уже третью неделю он удачно справляется, подыгрывая своему патрону. Старый камердинер покойного дядюшки тоже весьма любезен. Э. К.-Б.

P. S. Кроме портовой тумбы, с которой Вы свели довольно крепкое знакомство, Вашей бесценной головы никто ни касался».

Я оставил конверты, вышел из-за стола, на котором в величайшем порядке были разложены канцелярские принадлежности, французский флаг на подставке из слоновой кости, новые газеты, бювары, книги по судопроизводству и своды законов. Среди прочих оказался увесистый фолиант с надписью: «Великий и ужасный с острова Лонг-Айленд». Автором значился некий Эдвард Бенкс.

Книга привлекла мое внимание.

«Эмиль, беспредельны Владения Саморожденных Чхая, это Поток Жизни. Все есть Поток Жизни, Эмиль. Возроди его! Внешняя оболочка стала Внутренней. Старое Крыло стало Тенью…» Пролистал дальше, какое-то странное дежавю стиснуло горло.

— Что это за монография? — перебил я беспрерывный поток речей юноши с нарукавниками. Все это время он говорил как заведенный. Но я не слушал.

— О, весьма рекомендую, — с видом знатока заявил тот. — Новомодный литературный изыск. Все прямо с ума посходили по этому роману. Кажется, даже будут снимать синема.

— Синема? — удивился я. — А от чьего имени написана книга?

— От имени тибетского монаха. Такого еще не было на экранах синема!

Я собрал глубокую морщину на лбу. Машинально поблагодарил за разъяснения и вышел обратно в холл. Там шумела, кипела работой как минимум дюжина сотрудников. Проскочил мимо, надеясь, что останусь незамеченным, и выбрался наружу.

На улице я остановился, посмотрел вверх на небеса, посмотрел вниз на брусчатку под ногами, энергично потер ладонями лицо, пытаясь вспомнить, не пил ли я вчера чего.

За спиной раздались легкие шаги, меня догнала очаровательная мадемуазель в простенькой блузе с высоким воротом, длинной муаровой юбке и с соломенным канотье в подобранных наверх черных волосах, которые были столь непослушны, что совершенно не желали держаться в прическе и смешно торчали из-под узких полей.