Тайна стеклянного склепа

— Но я не помню, чтобы давал его на пробу наркоза!

— Это форс-мажор. Я не знал, как быть… Герши, поймите, вы явились в мой дом, замыслив убийство. И свой план вынашивали десяток лет, если не сказать, что больше. Вы можете быть весьма опасны для общества. И мне придется долго наблюдать вас, чтобы отследить возможность повторения навязчивых состояний, бредовых мотивировок и предупредить критические ситуации. Вас нельзя назвать обычным пациентом. Вы — неконтролируемая сила. Вспомните свой удар, намерение идти на тигра с голой тростью, бездонные возможности мозга и тела, каким-то образом развитые до степеней прежде невиданных обычному человеку.

— Как ваши кости? Целы? — тотчас спросил я, вспомнив, что нанес, возможно, и серьезные увечья доктору. Воспоминание это охладило мое негодование — доктор прав, я не вполне освоился в современном мире, уж слишком немного времени прошло с моего возвращения на землю.

— Да, не беспокойтесь, целы. Благодаря господину Вильгельму Рентгену и его икс-лучам я смог лично в этом убедиться.

— Как это?

— Сделал фотографические снимки моих ребер и черепа. Ах да, вам ведь, поди, неведомо, что есть теперь такая возможность — снимать на камеру очертания костей. Это происходит, когда особые виды электромагнитных волн, лежащих в диапазоне между ультрафиолетом и гамма-излучением, проникают сквозь тело и просвечивают его насквозь. Кости же, из-за большого количества кальция, остаются недоступны для этих лучей. Получается, что на фотоснимке — черном, как уголь, отпечатывается лишь очертание скелета — белое, как снег. Я был очень заинтересован этими лучами и возможностью открыть и другие лучи, лежащие в том же диапазоне, а может, и в ином, даже начал кое-какие исследования. Увы, они остались незавершенными ввиду… большого количества работы с… Неважно! Но они значатся в моем списке будущих открытий под номером триста пятнадцать. Мир, мало сказать, недоисследован, он не изведан!

И говорил Иноземцев с таким увлечением, с таким жаром, что голос его порой сходил до чрезвычайно низких октав и звучал зловеще, словно из преисподней. Я на мгновение допустил мысль, что роли сумасшедшего и человека, пребывающего в здравом рассудке, распределены не вполне верно.

— Вы только представьте: если есть лучи, могущие выявить рисунок костных тканей, то есть и электромагнитные волны, способные проникнуть в извилины мозга. Я мог бы записать звуковую дорожку с частотами волн мозга на аппарат, схожий с граммофоном Пате, только гораздо чувствительней. Я вам его покажу! Как бы далеко шагнула наука, если бы научиться ими управлять: заглушать волны, отвечающие за страх, усиливать волны храбрости, отследить, какие частоты относятся к отчаянию, способности запоминать или, напротив, забывать. Перечислять можно бесконечно, — продолжал он. — Но у меня не было… Не было возможности посвятить больше времени свой идее изучения подкорки с помощью лучей. Понадобится не один месяц, может, года, чтобы испробовать все возможные из имеющейся на свете белом палитры волн световых, звуковых и магнитных.

— Вы хотите, чтобы я был вашим подопытным? — задал я вопрос напрямик, ибо по тому, как доктор увиливал, играя словами, обрывал фразы, я понял, что у того на уме.

Воцарилось молчание на долгие несколько минут. Видимо, своей прямотой я застал его врасплох.

— Нет, — наконец произнес Иноземцев тоном, полным какой-то необъяснимой горечи, будто он вдруг осознал, что вылил ушат интереснейших идей впустую — его никто не слушал, не понял, ему никто не собирался внимать. — Я… хотел бы излечить вас… понять, вернуть трезвость рассудка.

— Вы полагаете, он чем-то опьянен? — вновь заставил я доктора поразмышлять над ответом минуту-другую.

— Может быть, да, может быть, нет, — отозвался он. — Давайте, разбираться сообща? Возвращаю вам ваш вопрос: вы полагаете, что ваш рассудок абсолютно ясен?

Теперь настала моя очередь молчать. Не проходило и дня, чтобы я не терзался думами о ясности своего рассудка все эти семнадцать лет подряд. И вопрос Иноземцева звучал как насмешка.

— Кто отринул сомнения, кто не страждет более, но блаженствует в нирване, свободный от жадности, водитель мира людей и богов, того именуют Буддой, победоносно свершающим свой путь, — сказал я.

— Хорошо. Повторю свой первый вопрос: вы счастливы?

— Как может быть счастлив тот, кто знает больше, чем ему положено? — Мной постепенно овладевало негодование. — Я знаю, что ваша супруга — воплощение богини Шридеви. Это знание отравляет меня.

— То есть, не сумев ужиться с людьми, вы решили, что боги окажутся покладистей? — как бы между прочим проронил доктор.