Теперь поговорим о Боге — об Истинном Боге. В начале главы я заметил, что не верю в Творца, придуманного людьми, но твердо знаю, что Он существует — и к этому, возможно, склоняются многие в наш прагматический век. Тропа, ведущая к Богу, проходит сквозь толпу времен зигзагами и начинается с утверждения божества, с бескорыстной искренней веры. Потом приходят толкователи-посредники и воинственные фанатики; первые превращают веру в бизнес, вторые орошают ее кровью, безжалостно истребляя инакомыслящих. Вера сменяется обрядами, простота и естественность — пышностью, рубище — золочеными ризами; профессионалы отгораживают верующих от Бога, прячут его в своих храмах, канонизируют молитвы и производят самих себя в святых. В результате искреннее чувство гаснет, сменяясь покорностью и страхом, а позже, в более просвещенные и не такие суровые времена — насмешкой и равнодушием. Затем торжествует рациональная мысль, и Бога отвергают как суеверие, несовместимое со знанием; казалось бы, хоронят навсегда, подменяя веру в Бога верой в науку, идеологию и культовые фетиши.
Но тропа ведет нас дальше, и мы наконец понимаем, что есть Истинный Бог и где находится его обитель. Он — не Абсолют, а наше создание, и Он реален в той же степени, в какой реальна мысль; он обитает не на небе, не в иных измерениях, а только в нас самих, и одни зовут его Богом, а другие — Любовью, Надеждой, Добротой, Совестью или Нравственным Чувством. Ему не нужны ни Библия, ни Коран, ни храмы, ни славословия, ни молитвы; каждый из нас может поговорить с ним в любой миг и в любом месте, спросить его совета, исповедаться ему и в том обрести утешение. Мы можем называть его Аллахом или Иеговой, Буддой или Саваофом, но Бог един, и вера в него — личное, я бы даже сказал, интимное дело верующего, не терпящее посредников и толкователей. Он поддерживает и направляет нас, он обитает в наших душах, и потому он, как и все мы, частица Абсолюта.
Быть может, самая важная из всех, доступных человеческому пониманию.
Дух Господень говорит во мне, и слово Его на языке у меня.
Поистине, Аллах — дающий путь зерну и косточке, изводит живое из мертвого и выводит мертвое из живого. Он — тот, который вырастил вас из одной души.
Благословен Ты, Господь, возвращающий мертвых к жизни!
ГЛАВА 6
1
Жизнь прекрасна.
Но она была бы еще прекрасней, если бы ужас небытия не тяготел над нами, если б мы были уверены в своем бессмертии и думали без страха о неизбежном конце земного существования.
Помню, как я впервые осознал свою бренность и что испытал при этом. Мне исполнилось 6 лет, и я, как обычно, проводил летнее время на дедовой ферме, среди лесистых холмов, оврагов и мелких прозрачных речушек, где так приятно искупаться в жаркий день. Многое изменилось с той поры; лес поредел, овраги засыпаны, холмы прорезаны дорогами, воды в ручьях и речках уже не так чисты, и я не рискнул бы из них напиться. Но небо Огайо по-прежнему синее и глубокое днем и все такое же темное, звездное — ночью; ветер, как встарь, мчится над холмами, играет в листьях столетних кленов и лип, посвистывает в каминной трубе — и шепчет, шепчет, заставляя вспоминать минувшее.
Был вечер, и я, шестилетний, затаился в огромном кресле, прижавшись к деду; он шелестел страницами «Коламбус Ньюс», ворочал шеей, щекотал меня жесткой бородой, хмыкал, разглядывая фотографии в газете. На одной была девушка: искаженное мукой лицо, широко распахнутые застывшие глаза, полуоткрытый рот. Не помню уже, сама ли она бросилась под поезд или кто-то толкнул ее, по злому умыслу или случайно. Репортер запечатлел ее крупным планом, рядом с рельсами; очень выразительный снимок, но не из тех, какие стоит разглядывать шестилетнему мальчишке.
Однако я глядел и размышлял о том, где оказалась та девушка, в раю или в чистилище — а может, в аду, если свершила смертный грех самоубийства? Тогда нашим душам вовек не встретиться — ведь я намеревался попасть непременно в рай и, чтоб подкрепить свое желание, всякий раз, когда мы посещали церковь, бросал никель[60]
в кружку для пожертвований. Затем мне пришло в голову, что, оказавшись в раю, я никогда не вернусь сюда, на ферму, в этот дом и в это кресло перед камином, где было так удобно сидеть, свернувшись калачиком; эта мысль пронзила мою душу с такой остротой, так испугала, что я не выдержал и разрыдался.