Тайна тибетских свитков

13. Москва. 4 января

Проснулся Корсаков только к полудню, выспавшимся, как младенец, и сперва никак не мог понять причин тому. Потом вспомнил, как среди ночи в кромешной темноте его разбудил Льгов, присевший на корточки рядом с кроватью.

— Мне пора, — сказал он негромко, — а вы можете спать сколько угодно. А вот когда проснетесь…

И последовали рекомендации, которые напомнили Корсакову о годах армейской службы, где инструктажи бывали порой похожи на нудный пересказ приключенческого фильма. Понятно, что фильм-то хороший, динамичный, а вот описание его в дрему клонит! Но позднее им, салажатам, стало ясно, что точное соблюдение этих инструкций и есть главная гарантия безопасности — гарантия жизни!

На прощание Льгов положил на столик симку и сказал:

— У вас есть второй телефонный аппарат? Вот на него и поставьте. В ближайшее время нам не нужно, чтобы нас слушали. Мой номер на ней уже забит, так что звоните, не стесняйтесь. — Льгов посмотрел на часы и сказал: — Ох, уже без пяти пять! Так я и опоздать могу!

— Вы же говорили, что во дворе кто-то сидит и караулит, — спохватился Корсаков.

— Замечательно, что вы даже ночью об этом помните! Вот и будьте осторожны во всем, а я, как только получу результат, напомню о себе, но, скорее всего, не сегодня, — ответил Льгов. — И если мой телефон будет отключен, не впадайте в панику!

…Немного еще повалявшись в постели, Корсаков удивился, насколько точно сегодня настроены его мысли. Это было тем более удивительно, что сосредоточены эти мысли были на трех направлениях, но все они исходили от одного персонажа, от Баира Гомбоева, о котором вспомнил Льгов. Буряты — это не русские. У них однофамильцы — непременно родственники, может, и дальние, но — родственники. Тогда получается, что родственник Ойлун уже давно искал те же самые родовые бумаги, а Игорю об этом ничего не сказали. Почему? Ведь можно было бы объединить усилия, во всяком случае, сотрудничество дало бы больше, чем имелось сейчас.

Вариантов ответа он насчитал несколько, и все — с интересными продолжениями.

Во-первых, этот Баир мог вести поиски совершенно самостоятельно, и если об этом не знает Ойлун, то, конечно, не знает и Азизов.

Во-вторых, и это ответвление от первого варианта, Баир Гомбоев обратился к мужу своей родственницы, не сказав ни слова ей. И тогда то, что Ганихин, которому Азизов так доверяет, не сообщил боссу некоторые детали прошлого Ойлун, становится подробностью очень важной. Получается, что начальник службы безопасности играет с женой босса в одной команде против самого босса? Не исключено.

В-третьих, наоборот, Баир действует сообща с родственницей, вслепую используя Азизова, а может быть, и Ганихина. Корсаков вспомнил, как он и сам потерял голову из-за того, что вытворяла в постели Ойлун, и подумал, что Ганихин, кроме того, что «безопасник», еще и мужик, и сексуальным иммунитетом, скорее всего, не обладает.

Отдав много времени обдумыванию второго варианта, Корсаков вознамерился эту тему до поры закрыть. Все варианты сейчас просчитать просто невозможно, а следовательно, и пути развития событий тоже, но решение пришло неожиданно и было выражено простым вопросом: а почему не посоветоваться с Валерой Небольсиным, с которым их познакомили те же самые дела — дело «внука Николая Романова» и дело о «заговоре Ягоды».

Он набрал телефон Небольсина, но, услышав голос, явно принадлежавший человеку, находящемуся «при исполнении», вдруг вспомнил, что, если Льгов прав и за ним следят, то и телефон, конечно, прослушивают. Поэтому, вежливо выслушав ответ: «Валерий Гаврилович сейчас не в офисе», Корсаков неуверенно всхохотнул и сказал что-то вроде «Совсем забыл, что каникулы, извините за беспокойство». После этого воспользовался симкой, которую оставил Льгов, и позвонил уже по личному номеру Небольсина.

Тот обрадовался, спросил, «где находишься», и, услышав ответ, стал отчаянно ругать Корсакова и вызывать его «на природу». Корсаков спорить не стал, вину свою признал и дал слово исправиться в ближайшее время. На вопрос Небольсина, «куда прислать машину», ответил, что сейчас не сможет, а вот ближе к вечеру будет готов. Небольсин поругался еще для порядка, но в принципе вариант одобрил.

Готовясь к выходу, Корсаков долго размышлял, как же Льгов смог проскользнуть мимо «наблюдателей», все еще торчащих во дворе, но понял это, только выходя из квартиры. Он закрывал дверь, когда старуха с верхнего этажа, перегнувшись через перила, попросила:

— Игорек, передай своему дяде, что я всегда буду рада его видеть! И моя Стрелка — тоже!

«Игорек» само по себе уже отдавало патологией. «Стрелка» — злющая беспородная сучка, очередная «любовь» старухи — считала необходимым часть того, что каждая приличная собака предает земле, оставлять в подъезде. Поэтому все тихо ненавидели животное, а заодно и ее хозяйку, которая тоже, кажется, предпочитала не говорить, а лаяться.

А тут — надо же! «Игорек»! Ну Льгов, ну гулеван старый, восхитился Корсаков и от неожиданности применил слово, которое он относил к лексикону аристократии:

— Всенепременнейше!