Тайна трех

Я не стала ждать в приемной. Слишком светло. Мне же хотелось окунуться в сумрак. В ту серую зону между светом и тьмой, где я потеряла Костю. Серого Костю в серой комнате… замке, вселенной, лабиринте… выстроенных для нас – лабораторных кроликов – истинной Аллой.

Всю жизнь я окружена полунамеками, полутайной, недомолвками, недосказанностью.

Полу-недо… недо-полу… Наконец-то самая логичная формулировка моего состояния. Додумавшись до этой мысли, я почувствовала, что мне полегчало.

– Полу-недо. Недо-полу… – пока шагала в противоположную сторону движения школьного траволатора.

Куда катила меня механическая дорожка? Назад, в мое прошлое? Тогда почему я сопротивляюсь и бегу в другую сторону – в будущее? Из-за Кости?

Перебирая ногами, я перешла на бег по траволатору, пока не сравнялась с участком фотографий выпускников, преподавателей, меценатов. Мой глаз самопроизвольно дернулся.

Вот же она. Вот «Яна»! Собственной персоной. Светлые волосы струятся по плечам. Короткий подбородок, заметные скулы, почти квадратные. Нежная кожа, тонкие губы, взгляд с прищуром. Она улыбалась девчушкой, но взирала на мир старухой.

Истинная Алла – непобедимый враг. Что может таиться в голове у такой девушки? Как мне ее победить?

– Стать такой же, как ты…

Диплом, медаль и кубок мне за эту догадку!

Коснувшись снимка, я утвердительно повторила:

– Я стану такой же, как ты.

Забрав школьные бумаги, я сунула папку в рюкзак. Поглубже. Туда, где на дне лежал фотоснимок из восьмого класса с Аллой… и как же, черт побери, мне хотелось разрезать его зигзагом!

В следующий раз я смотрела на школьную фотографию Аллы у себя в комнате в Нижнем с занесенными над снимком ножницами. Что произойдет, когда я ее отрежу? Еще немного – и я натяну блондинистый парик и выкрашу губы алой помадой, которую мне в руку пихнула Воронцова на своей защите.

С кухни раздался вопль мамы, и, отложив колюще-режущий предмет, я пошла посмотреть, что там.

В белом фартуке с огромным бантом на пояснице мама кружила по кухне. В раковине лежала поварешка, видимо, она выронила ее. Быстро заменив, на одном половнике мама не успокоилась и опустила в кастрюлю сразу три.

Я и не знала, что у нас их столько.

– Кирочка, ты уже вернулась от Светы?

Кажется, она даже не заметила моего пятидневного отсутствия.

– Хочешь кушать, дочка? Я испекла десять сырников. А сейчас буду тушить три кабачка, пять баклажанов и одну тыкву.

– Я буду два сырника, и, – сделала я паузу, продолжая буравить взглядом ее спину, – мне две ложки сахара в чай. И пить я его буду из двух чашек сразу.

– Кира…

– Из двух чашек, с двумя ложками в каждой, и воду вскипячу в двух чайниках. Дважды!

Не знаю, какую именно Аллу в тот момент я косплеила, но какое-то серо-алое семечко проклюнулось внутри меня. Не одной же герани цвести в этих стенах?

– Ира… что ты… говоришь… что ты такое… говоришь… – гнусавила мама, и я видела, как у нее опухает нос.

Она тянула за тесьму идеально белого фартука и обласкивала взглядом подросшие цветы герани, на которых рисовала невидимый прицел в надежде цапнуть парочку кашпо и убежать.

– А что не так? – позволяла я все больше вселяться в себя «Алле».

Я подошла к ней вплотную:

– Я же Ира, мамочка. Я могу говорить все, что захочу. И считать до двух. Два, – расхохоталась я, – любимое число Владиславы Воронцовой! Она все рисует по два, – переместилась я за спину матери, закрывшей руками уши. – Два слона, два платья, две вазочки, две бабочки, две елки, два апельсина, – раззадоривала я ее все сильнее. – Дважды два… двадцать два…

– Прекрати! Остановись!.. Замолчи, слышишь? Замолчи!

Мама схватила с подоконника герань, но горшок выскользнул у нее из пальцев. Черная земля волной окатила нам ноги. Она взялась за следующий, но этот уже выбила у нее из рук я сама. И третий, и четвертый, и пятый.

Мать металась по квартире в бешенстве. Она схватила из ванной таз, потом отбросила его, сменив на ведро, сунула в него тяпку. На улицу она выбежала прямо в тапочках, нацепив пальто и шапку.

Герань мама тоже раздобыла. Я знала, что она возьмет ее отсюда. Видеть не могла эти горшки, а она выставила новую рассаду поверх тубуса с картиной. Удобная получилась полка – на полсотни новых горшков.

Спусковой крючок пусть не спущен, но придавлен – сегодня я выясню, куда она сбегает. Куда она отвозит герань. Алла не боялась играть нами, и я не буду. Превратив в игральную фигуру меня, реальность стала и мне игровой площадкой.

На улице мама пробовала остановить такси, но машины только гудели и объезжали женщину в распахнутом пальто и домашних тапочках, с ведром, тяпкой и горшком герани.

Тогда мама побежала. Потом села на автобус, чуть позже спустилась в метро. Она не замечала меня в соседнем вагоне, отгороженную стеклом. Через полчаса я заметила – что-то не так. Мы ездили… долбаным зигзагом!

Вверх и вниз по городу, слева направо и обратно. Я уже была готова погасить в себе запал «алого» фитиля и подойти к ней, но тут мама вышла из метро и целенаправленно двинулась вдоль домов. Продолжая прятаться за припаркованными машинами и углами, я торопилась следом.