Тайна трех

«Оргкомитет конкурса «Свер-Х» с сожалением сообщает о дисквалификации участницы Аллы Сергеевны Воронцовой из-за обнаружения доказательств шантажа других участников».

– Спасибо, – посмотрела я на татуировку с журавлем, – где бы ты ни был, спасибо, тот самый Костя.

Заполняя мысли работой, учебой и больше всего Аллой, я не переставала думать о Косте, выискивая материалы и книги о ядовитых растениях, которые могут как стереть память, так и вернуть ее. Все чаще оказывалась на эзотерических сайтах, но не находила ни одного природного яда, стирающего память без промежуточной станции «кома».

– Герань. Он сказал, что помнит горький запах герани. И в номере отеля пахло точно так же.

Я распечатала на принтере фотографию герани и засушила один из цветков с нашего подоконника, прикрепляя рядом с фотографией Кости. Теперь на стене красная нить соединяла его и меня. Вот только герань даже не была ядовитой. В худшем случае она вызывает кашель, сыпь, аллергию, сонливость, и то у предрасположенных к астме.

Кстати, о герани. Я до сих пор не обмолвилась с мамой парой слов после того, как развернула десятиметровое полотно от Воронцовой и маму увезли в больницу с нервным срывом.

Я не готовилась к разговору, но этим утром застала маму на кухне одну. Она сидела на табуретке, прислонившись спиной к холодильнику, и мешала чай ложкой, двигая ее так, чтобы не задевать бортики, – вперед и назад. Чтобы не дзынькать, словно пыталась быть для нас удобной. Не издавать лишних звуков, не привлекать внимания, чуть слышно дышать, продолжая незаметно жить рядышком – вот тут, на этой табуретке, до размеров которой сократилась ее вселенная.

Усевшись напротив, я прикоснулась к ее ледяным пальцам, останавливая чайный зигзаг.

– Мам, – смотрела я на нее, – как ты? Голова болит?

– Нет, не болит. Все хорошо.

Может быть, она мечтала, чтобы ее засосало внутрь чаинок, только бы я перестала напоминать ей об утрате, о пережитом горе, о двух похороненных детях.

– Посмотри не меня. Не бойся. Пожалуйста, посмотри.

– Не нужно, – покачала она давно растрепанной, не уложенной неделю головой.

– Нужно. Даже если ты злишься.

– Злюсь?

– За то, что я живая, а Мира с Ирой – нет.

Она дважды вздрогнула, как только прозвучало каждое имя.

– Прости, что напоминаю о них каждый день. Прости, что мы родились близнецами. Прости, что ничего не помню.

Я говорила спокойно и тихо. По венам бил адреналин, а не паника. Если спасительный водоворот мамы – в окоченении, то мой в движении, и неважно, на каком дне я окажусь. Добравшись до дна, останется оттолкнуться от него ногами и снова всплыть. И снова сделать вдох.

– Хочешь, на кладбище съездим? – предложила я.

– Зачем? Зачем нам на кладбище? – удивилась она.

– К сестрам. К Мире с Ирой. Мам, ты помнишь, что они умерли?

Мама протянула ко мне руку. Я ждала ее прикосновения, мне оно было нужно. А еще больше было нужно объятие. Я так давно никого не обнимала, что скоро разучусь прикасаться к людям. Но мама не дотронулась до моей руки, она забрала себе чайную ложку, раскручивая остывший чай сильнее.

– Мам? Ты поедешь? Ты меня слышишь?

– Конечно слышу. Конечно поеду.

Я с облегчением выдохнула, а она продолжила:

– Нужно обязательно поехать и выбрать елку, пока все самые хорошие не расхватали, да?

– Елку…

– Ну конечно! – вскинула она на меня сияющие глаза. – Мирочка, скоро Новый год! Ты забыла? Нужна елка, украшения и Дед Мороз. Я хочу найти аниматора, – морщилась она, – в синей шапке. С посохом. Только не зови Человека-паука, – мотала она головой. – Лучше Дедушку Мороза, Лисичку, Фею. Обещай, что Человека-паука на празднике не будет! Обещай мне! – требовала она, и я быстро кивнула.

– Не надо паука, Ирочка, не надо, моя хорошая. Не подходи к нему.

– К кому, мам?

– К нему… – не моргая, смотрела она на дно чашки, – к ней…

Я уставилась на нее, оторопев, к счастью, мне хватило ума не перебивать и не отнимать ложку. Когда первый шок прошел, я аккуратно продолжила разговор, понимая, что все эти люди – аллегории, что она пытается, как может, что-то мне рассказать.

– У Деда Мороза был день рождения? Да, мам? А Человек-паук, что он сделал?

– Так много детей… Все бегали, смеялись, хохотали. Ты порвала колготки, – наигранно строго погрозила она мне пальцем. – Мира любит волшебниц, ты же знаешь. Она раздобыла розовые бумажные крылья и носилась, порхая! – уперлась мама щекой о ладошку и прикрыла мечтательно глаза.

– А что я делала? Ира… Я – Ира, мам. Что я делала? Играла с Мирой? Или я с Кирой была?

– Ой! – отмахнулась мама. – С Кирой ты постоянно ссорилась, – нахмурила она брови, – вас с Миркой водой не разольешь, а Киру никогда к себе в игры не берете. Кира – наша юная пацанка. Лазить бы ей куда-то, бегать и драться. Вот кто из нее вырастет, кто? А вам бы платья, крылья розовые и губы красить.