Тайна царствия

– Сжалься надо мной, о ты, которого он избрал своим учеником! – взмолился я – Что особенного в твоем учении, если ты любишь лишь своего брата? Разве римляне не поступают точно так же? Его учение казалось мне весьма милостивым, однако твое сердце крепче камня, потому что ты отталкиваешь меня. Даже богатый человек бросает псам, которых презирает, остатки со своего обильного стола. Научи же меня!

Уход Аденабара успокоил Матфея, и он опять сел. Похоже, он чуть смягчился и сидел, прикрыв лицо руками. Тогда я понял, что он находится в еще большем замешательстве, чем я.

– Пойми меня и не считай безжалостным человеком, – изменившимся голосом сказал он, – Все это тяготит мою и без того удрученную душу! Мы похожи на ягнят, разогнанных стаей волков, и несмотря на то что ищем друг у друга спасения, в душе мы остались заблудшими овцами, с тех пор как утратили нашего Господа. Нам следует непреклонно защищать то, что нам осталось. Мы спорим между собой и жестоко друг друга обличаем; Петр говорит одно, а Иоанн – другое, однако никто из нас не может поверить в то, что он воскрес, и понять это, И вот ты приходишь к нам в овечьей шкуре! Откуда нам знать, что под ней не скрывается волк? Разве виноград растет на колючках? Что хорошего мы можем ожидать от римлянина?

Продолжая заламывать себе руки, он говорил, высказывая все, что накопилось у него на душе.

– Конечно, он учил нас любить своих врагов и молиться за своих преследователей. Но насколько это возможно? Он однажды даже сказал: «Если твой правый глаз вводит тебя в грех, вырви его и брось». Пока он был с нами, мы верили в него, но когда его не стало, силы покинули нас и мы почувствовали себя заблудшими овцами. Как отличить праведного человека, искренне ищущего путь к нему, от неправедного, если для нас самих еще ничего не ясно?

Закхей притронулся к его плечу.

– Он говорит тебе о том, что мне самому не было известно, – сказал он. – Однако, Матфей, будь осторожен: несмотря на свой невинный вид, это очень хитрый человек. Он напоил меня, чтобы выведать тайны, которые Мессия передал, находясь в моем доме.

Однако Матфей ничуть не рассердился. Наоборот, в нем чувствовалось большое самообладание и взвешенный подход к моим словам.

– Ты прав, чужестранец, – помолчав, произнес он. – Действительно, он обучил нас правильно молиться и укрепил свой союз с нами, однако я не могу поведать тебе слова молитвы, которую он передал нам одним.

Похоже, он примирился со мной, и теперь его лицо излучало безмерную доброту. Улыбаясь, словно ребенок, он сложил ладони.

– Ему была известна причина, по которой он избрал нас. Вероятно, в нас сокрыто нечто такое, что необходимо для построения нашего царства, даже если мы сами этого не осознаем. Когда мы следовали за ним, то испытывали чувство ревности друг к другу и ставили под сомнение его слова, постоянно обращаясь к нему за дополнительными разъяснениями. До сих пор я все еще не могу понять, почему из всех нас он предпочитал именно Петра, Иакова и молодого Иоанна, которых постоянно брал с собой в горы и позволял им видеть то, что не видели другие, и почему среди избранных оказался Иуда Искариот, которому он даже доверил наши средства? На то у него, несомненно, были свои причины, но я не смог их понять.

Он еще сильнее сжал ладони и, уставившись своим детским взглядом в пустоту, продолжал:

– Будучи сборщиком налогов, я умею читать и писать даже по-гречески, знаю сложные математические действия, умею пользоваться весами и мерами. Таким образом, я приучен взвешивать каждое слово и каждый поступок. Поскольку у меня нет никакой новой системы измерений, я вынужден применять старую, которая была нам дана Моисеем, пророками и Святым Писанием, а с этой мерой невозможно подойти к язычнику, даже если бы мне очень захотелось! Тем не менее, я предчувствую, что должно существовать что-то еще, поскольку он выбрал меня именно из-за моей должности. От него я узнал следующее: «Какою мерою мерите, такою и вам будут мерить». Мне кажется, что он хотел нам передать новую систему измерения. Однако она мне не известна, и я вынужден пользоваться той, к которой привык с детства.

Его речи запали мне в душу, и я вспомнил слова моего доброго учителя из Родоса, который говорил мне, что в основе всякого измерения находится сам человек. Таким образом, до сегодняшнего дня несовершенство, сомнение и незавершенность составляли для меня единственную систему измерения, с которой я подходил к жизни и ко всему происходящему на свете. Эта система сделал меня терпимым к слабостям других и своим собственным настолько, что мне трудно строго судить кого бы то ни было. Конечно, человеку свойственно стремиться к лучшему, однако он не в состоянии полностью достичь его, точно так же, как он не может добиться совершенства в красоте, потому что при этом остается всего лишь человеком.