Тайна убийства Столыпина

Трусевич о заговоре не сказал ни слова, всё больше о халатности и низком профессионализме чинов охраны. Он как бы говорил: смотрите, и этих лиц вы считали достойными высоких должностей!

Вокруг доклада завязалась бюрократическая возня.

Сторонники Столыпина разочаровались. Уж столько времени прошло, а новых фактов, исключая мелочей, не обнаружилось.

Но судебное колесо крутилось.

Первый департамент Государственного совета, ознакомившись с докладом, предложил обвиняемым дать новые письменные показания, что те и сделали. Естественно, они оправдывались.

Веригин, который держался на торжествах чуть ли не первым человеком из столицы, утверждал, что никаких обязанностей по охране на него не возлагалось. Богрова он видел и слышал, но как постороннее лицо. “Меня пригласили только на обед, — утверждал он, — подполковник Кулябко показывал мне лишь “интересный субъект”.

Спиридович отвергал все обвинения — он, дескать, занимался только охраной государя. По этой части, утверждал он, в Киеве всё обошлось благополучно, и, следовательно, к нему не должно быть никаких претензий — из факта встречи с Богровым нельзя признать его участие в политическом розыске на торжествах. Полковник с неким сарказмом писал в объяснении, что “...тогда надо признать, что я заведовал и всею охраной на железной дороге, ибо я присутствовал почти при всех докладах, делавшихся в пути генерал-лейтенанту Курлову офицерами жандармских железнодорожных управлений...”

И Курлов, как юркая мышь, искал щель, чтобы ускользнуть от наказания.

— Как командир корпуса жандармов я не обязан знать филёров провинциальных отделений.

Он ссылался на короткое время, на препятствия и прочие трудности, мешавшие ему работать.

Словом, виновные стремились уйти от ответственности, напрочь отрицали свою вину. Труднее всего это было сделать Кулябке, который один становился козлом отпущения.

Следствию представили письмо Спиридовича, адресованное жене Кулябки, в котором он грозил: “Если меня посадят на скамью подсудимых, тогда и я вспомню, что у меня жена и ребёнок, и отброшу я тогда всякую щепетильность и поставлю вопрос ребром о всей той конспирации, которую проводили относительно меня 1 сентября. Хотели сделать без меня, ну и сделали, неважно только вышло”.

После этой угрозы Кулябко пришлось взять своё заявление назад. В своей объяснительной он писал совершенно противоположное тому, что писал для прежней ревизии: “...сенатор Трусевич указывает, что я утверждал, что якобы генерал Курлов, Веригин и Спиридович знали о допуске Богрова в Купеческий сад и театр. Этого обстоятельства я не утверждал, а лишь высказывался предположительно”.

Признав необходимым продолжить расследование, Государственный совет назначил предварительное следствие, которое было поручено сенатору Н.З. Шульгину. Тот вновь опросил всех свидетелей и не нашёл в новых показаниях никаких разночтений со старыми. Ревизия Трусевича была подтверждена.

Докладчики Сената и Государственного совета П.А. Кемпе и Е.Ф. Турау высказались за предание суду всех обвиняемых.

Шесть из одиннадцати членов Первого департамента высказались за предание суду только одного Кулябко, но председательствующий А.А. Сабуров проголосовал за привлечение всей четвёрки. Обер-прокурор Сената стал писать обвинительный акт. Спасти преступников от наказания мог только монарх.

Что он и сделал.

Прощение

То, что государь помиловал руководителей полицейского сыска, виновных в убийстве Столыпина, вызвало в обществе различные толки. В окружении говорили: если они и не были участниками заговора, то допустили столько оплошностей, что всё равно должны понести наказание. Говорили о халатности Курлова, Спиридовича, Веригина, Кулябко. В окружении знали такие детали, которых не знал сам государь и которых не знают сегодня историки. Иной раз маленькая деталь намного больше говорит следствию, чем само событие.

Последнее событие удивило всё общество — государь прекратил дело в отношении виновных в организации охраны во время киевских торжеств...

После празднования 100-летней годовщины Бородинского сражения государь отправился на отдых в охотничье угодье Спала, под Варшаву, в места, которые любил. Шёл октябрь 1912 года. К царю с докладом приехал председатель Совета министров граф Коковцов.

Доклад затянулся. Приближалось время завтрака, и государь сказал Коковцову:

— Отложите остальное, побеседуем после завтрака.

Коковцову показалось, что августейший монарх хочет сказать что-то сокровенное — не зря же он предложил сделать паузу.

— У меня на душе тяжёлый камень, который мне не терпится снять, — признался Николай II. — Я знаю, что этим разговором я причиню вам неприятность, но хочу, чтобы вы меня поняли.

Коковцов внимательно слушал, отложив в сторону свой доклад.