Тайна великого живописца

Все материалы по картине «Радуйся, царь иудейский» уже давно были собраны, подготовка завершилась. Крамскому оставалось только написать ее, а писал он быстро. Только занявшись устройством дома, Иван Николаевич вдруг охладел к картине, которая была мечтой всей его жизни. Неужели, став богатым человеком, он пересмотрел свои взгляды и не мог предаваться дерзким порывам вдохновенного художника? Неужели перестал верить, что искусство может оказывать влияние на жизнь? Неужели устал от жизни и осел? Трудно сказать, что произошло с Иваном Крамским, но картина, закрытая линялой коленкоровой занавеской и погнутым железным прутом, стояла и пылилась нетронутой. Летом Крамской занимался домом, писал портреты детей или картинки с натуры, а зимой брался за заказные работы, и мысли о состоянии русского искусства его более не мучили.

Иногда он вспоминал Матрену Саввишну и в мечтах представлял ее рядом с собой. Он уже сильно болел аневризмом, иногда голос прерывался посреди разговора, лицо темнело, и художник обессиленно падал на богатый, дорогой персидский диван. Ему делали уколы морфия, и Крамской приходил в себя, весело шутил. Глаза его загорались, и он чувствовал себя бодро, энергично выпрямлялся, движения его вновь были быстры и сильны. Но посещавшие иногда грезы о Матрене Саввишне казались Ивану Николаевичу реальными, и она словно стояла перед ним, живая, веселая, и только тогда он бывал по-настоящему счастлив.

Строительство роскошного имения обошлось Крамскому в круглую сумму, и тем не менее денежные его дела оставались в лучшем состоянии, он процветал.

Дети выросли, получили прекрасное образование, он даже взял на воспитание в дом осиротевших племянников, дал образование им и хорошо пристроил в жизни. Гостеприимный дом – полная чаша – был поставлен на широкую ногу, там подолгу гостили его товарищи-художники со своими семьями. За обедом собиралось по пятнадцать человек и более. И петербуржская квартира была украшена лучшей мебелью, дорогими портьерами, античной бронзой, зеркалами и ширмами. Своей солидностью кабинет художника напоминал кабинет государственного деятеля или банкира.

Мастерская же изящным убранством, бронзой, восточными коврами напоминала кокетливую аристократическую гостиную. Только сам Иван Николаевич Крамской в свои неполные пятьдесят напоминал семидесятилетнего старика. Почти седой, плотный, приземистый болезненный дед совсем не напоминал худого, энергичного, страстного радикально настроенного юношу, каким он был когда-то.

Будучи поглощенным написанием портретов в обществе высокопоставленных лиц, Крамской вместе с внешними манерами постепенно перенял и их взгляды. Он стеснялся своих молодых порывов и либеральных устремлений юности.

В рабочее время Иван Николаевич носил изящный серый редингот с атласными отворотами, последнего фасона туфли и чулки самого модного алого цвета. Манеры его были степенные, сдержанные. О себе он часто говорил, что стал особой. На собраниях товарищества стал ратовать за значение имени в искусстве, за авторитет мастера. Но дерзкое юношество охладело к нему, новые работы называли сухими, казенными, живопись устарелой.

И тем не менее картины Крамского стали великим явлением в искусстве. Они самобытны, гениальны и неповторимы, они словно вырваны из жизни, их нельзя отнести к какому-либо жанру, они остаются сами по себе.

Но главный труд Ивана Николаевича – это портреты. Нет тяжелее труда, чем писать заказные портреты. Сколько бы художник ни положил усилий и таланта, какого бы сходства он ни добился, все равно найдутся недовольные его работой. А портреты Крамского совершенны! Даже прославленный Коро не писал так строго, как Крамской. Иван Николаевич Крамской был величайший труженик, который в своем труде самосовершенствовался всю свою жизнь, до последнего вздоха, и умер за мольбертом с кистью в руках.

Глава 40 Обыск

Роскошная обстановка в квартире Чарущева поразила Суржикова. Озираясь по сторонам, следователь покачал головой, обращаясь к помощнику:

– Живут же люди! Ты мне не говорил, что владелец фотостудии живет как какой-нибудь арабский шейх. Сколько здесь старинной бронзы, дворцовая мебель, ковры старинные персидские… Да тут на миллионы долларов!

– А я думал, вы знаете, – усмехнулся Бричкин. – Вы же у него были.

– Так он же в гости меня не приглашал, я был только внизу, в подъезде, где он покушение на себя устроил.

Сотрудники следственного комитета описывали имущество Чарущева. Их особенно интересовали антикварные картины, потому что проверка музеев показала ужасающие результаты: многие подлинники отсутствовали, а вместо них в фондах и на выставках находились искусно сделанные копии.

Эксперты установили, что все копии были написаны художником Эдуардом Хрустом. Но Хруста не допросишь, впрочем, как и Чарущева, который с забинтованной головой, в окружении подсоединенных проводков и трубочек аппарата жизнеобеспечения распластался на больничной койке и изредка бессмысленно, мучительно всхрапывал.

Найденные картины в доме Чарущева отправили на экспертизу.