Тайна взорванного монастыря

- Повторяю, без комментариев, - сказал Миша. - Так вот продолжаю свою историю. Гришка ни к кому за защитой не обращался. А поведение Петько и Скрипицына вообще представлялось совсем странным. Во-первых, они должны были понимать, что Гришка - не из тех,. кого запросто можно прижать к ногтю. Гришка был мужик суровый, и большим уважением пользовался, за свою ловкость рук, за умение в любую щель просочиться и любую ценность взять, на которую он сам глаз положил или которую ему заказывали, как бы там эта ценность ни охранялась. Если бы он потребовал объявить Петько и Скрипицына изгоями, которым никто не имеет права оказывать помощь, то, скорей всего, к его требованию прислушались бы и Петько со Скрипицыным нападение на Гришку сто раз икнулось бы. И, во-вторых, Петько и Скрипицын не могли не понимать, что милиция спит и видит как бы упечь их назад за решетку, поэтому любая выходка, которую они совершат до окончания своего условного срока, может стоить им многих лет свободы. С теми, кто нарушает условия досрочного освобождения, милиция не церемонится, и суды тоже. И ведь они не могли быть уверены, что Гришка, разозлившись, не даст показания против них, или что они, в горячке, перестараются и нанесут Гришке такие увечья, после которых, и его показания не понадобятся - увечья, которые сами по себе тянут на статью!.. Выходит, что-то очень важное было на кону, что-то очень важное они с Гришкой не поделили, раз решились прибегнуть к таким крутым мерам воздействия. Вот милиция и пыталась выяснить, что же это такое могло быть...

- И что-нибудь выяснили? - спросил я.

Миша вздохнул.

- С тех пор больше десяти лет прошло, так что можно рассказать в общих чертах - не называя, разумеется, имен осведомителей. Был тут у нас журналист, в местной газете, из отъявленных охотников за сенсациями... "Врун, болтун и хохотун", говоря словами Высоцкого. Уже потом, он в Питер перебрался, и как-то закрепился там, хотя на первые роли в разоблачительной журналистике не вылез, на что он очень надеялся. То ли закалки не хватило, то ли чего еще, не знаю... Но мужик он был ничего, свойский, и подходы находить умел, чтобы раскрутить собеседника. Готовил он в то время очередную резкую статью о бессилии милиции, когда дело касается грабежей дач - ну, тех дач, где люди только летом живут, а на зиму запирают наглухо. Вот так в мае приедут - а двери и окна взломаны, все разорено, разграблено и загажено... Чего там говорить, если до сих пор эта проблема стоит, и сейчас даже покруче стало. Ну, потому что народ вообще зубы на полку кладет, вот и "бомбит" все пустующие дачи с удвоенной яростью, все вплоть до старых простынь и утюгов выгребая. Про алюминиевую посуду я уж и не говорю - алюминий дороже всего идет в пунктах скупки металла, что официальных, что подпольных, и две кастрюли потянут на хорошую выпивку... Впрочем, ладно. Суть в том, что этот журналист даже при таких своих резких статьях умудрялся сохранять хорошие отношения с милицией, и вот поступил сигнал - от одного из тех, кого подозревали в ограблениях дач...

- И кому эти ограбления сходили с рук, потому что он других грабителей милиции сплавлял, - едко ввернул Виссарион Северинович.

- Ну, тут мы будем придерживаться принципа, что "не пойман - не вор", - заметил Миша. - Мало ли о ком какие слухи ходили, и очень часто эти слухи оказываются несправедливыми, так что как милиция может на них ориентироваться?

- Рассказывайте! - фыркнул смотритель. - Как будто у нас и по слуху упечь не могут, коли охота припрет...

- Ой, дед! - рассмеялся Миша. - Не зря твой язык однажды довел тебя до беды! Смотри, опять допрыгаешься!

- Не допрыгаюсь, - ехидно возразил смотритель. - У нас теперь свобода и демократия. Вот я сейчас при тебе, представителе органов, президента обругаю, и мне ничего не будет, так?

- Так, - согласился Миша. - Но тогда, выходит, и спорить не о чем. И вообще, вы хотите до конца эту историю дослушать или нет?

- Хотим, хотим! - сразу же сказал я.

- Разумеется, хотим, - признал Виссарион Северинович. - Но как же поправки не вносить, если они сами напрашиваются?

- Ну, вы у нас известный боец за правду, - хихикнул Миша.

- Разумеется, - гордо согласился Виссарион Северинович. - Правда для меня дороже всего. Но ты рассказывай, рассказывай.