Тайна «Железной дамы»

Потом он отправлялся на овощной рынок и за несколько су приобретал корзинку овощей, фруктов и зелени. На пару с Мечниковым Иноземцев стал добровольным участником эксперимента в развитии идеи вечной жизни. Оба ученых были глубоко заинтересованы борьбой с вредными микробами, укорачивающими человеческую жизнь и вызывающими преждевременную и мучительную старость с ее сосудистыми, нервными и другими поражениями; изучением режимов, способствующих нормальной старости и наибольшей долговечности. Но мнения придерживались диаметрально противоположного. Илья Ильич утверждал, что следует с самого раннего детства засевать кишечник полезными микробами и удалять вредные, а для того необходимо вводить в рацион молочнокислые бактерии, отказавшись от сырой пищи. Иван Несторович же, напротив, настаивал на практике сыроедения, благодаря которому, по его мнению, кишечник сам начнет вырабатывать необходимую флору, а та в свою очередь станет успешно бороться и с бациллами Уэлша и стрептококками. А к молочнокислой среде Иноземцев относился скептически, настаивая, что продукты секреции крупного и мелкого рогатого скота никакого отношения к здоровому питанию отношения не имеют, а лишь присовокупляют к человеческим болезням свои собственные.

Споры были до того жаркими, что пришлось прибегнуть к эмпирическому пути, дабы дать истине воссиять во всем ее блеске. И оба ученых поручились, что на протяжении некоторого времени будут употреблять в пищу только то, на чем настаивали, каждую неделю записывая объективные и субъективные показатели здоровья.

Со времен бюловских приключений Иноземцев не мог без отвращения глядеть на привычную ранее кухню. Ему всюду мерещилась человечина, и он давно перешел на совершенно натуральную пищу. А наличие овощного рынка за углом и отсутствие кухарки дома привело его на путь сыроедения раньше, чем это понадобилось для эксперимента, о чем с удовольствием он вел дневниковые записи по своей незыблемой привычке постоянно записывать все любопытное.

Илья Ильич ужасался, когда видел, как тот, отодвинув от себя тарелку горячего супа, с хрустом разрезал ножом сырой капустный лист, заявляя, что с каждым днем эксперимента чувствует себя куда лучше прежнего.

– И зачем мне было изобретать пилюли от нервных и прочих расстройств?! – восклицал Иноземцев. – Следовало бы с самого начала обратиться к витализму. Мы есть передвигающаяся в пространстве химия, природный автоматон, ходячая гальваническая батарея. Органические вещества служат для нее топливом. Их можно поставлять извне и без всякого синтеза! Так как есть, в их естественном виде. А уже внутренняя наша лаборатория знает, как употребить разложенные на атомы вещества с максимальной пользой.

Надо сказать, что чувствовал Иван Несторович себя действительно отменно. Расстояние от улицы Медников до улицы Дюто ежедневно преодолевал пешком и до самого вечера как заведенный проводил в Институте, а потом и целую ночь трудился над микроскопом. И никогда прежде не чувствовал такой ясности мысли.

Теперь на пленение свое в больнице Святого Николая Чудотворца он взирал как на горький опыт, который, как всякому человеку науки, проглотить пришлось равно что горькую пилюлю. Уж если неизведанное взялся изучать – приготовься к провалам и неудачам. Постепенно разобрался в статьях своих и записях, что вывез из Петербурга. В ознаменование победы над страхами и предрассудками Иноземцев вспомнил и записал рецепт изобретенного им луноверина.

С чувством торжества и безразличия, с холодным сердцем и ясным умом, он приготовил состав, собрал кристаллики в банку из-под сухого морфия и надписал: «Яд из ядов. Луноверин. Рецепт уничтожен 9 марта 1889 года». И в шкафчике запер с лекарствами – как напоминание о торжестве над веществом, чуть не сотворившем из него самого настоящего беспринципного и уродливого монстра без души и рассудка[10].

Он с радостью отдавался работе всем сердцем и душей и умом человека, полностью владевшего собой.

Но иногда в работе наступало некое затишье, забот становилось меньше. И в такие дни деть себя было совершенно некуда! Иноземцев оборачивался, пересчитывал сделанное, и вдруг его пронзало сомнение – а он ли все это время работал с Пастером, он ли писал статьи, он ли проводил операции? И так ли действенен витализм? Человек ли он? Или механическая человекоподобная машина, андроид Жаке-Дроза?

Вообразите себе особу, которая привыкла говорить сама с собой, вдруг с ужасом обнаруживающая, что рядом нет никого, кто мог бы ответить.