Тайна «Железной дамы»

Но сама Выставка доставила доктору лишь одни разочарования. То было еще начало мая, первые ее дни. Безумная толпа, давка, пестрая публика, пришедшая поглядеть, как поднимаются и опускаются подъемники на башне, движущиеся под наклоном, словно фуникулеры, хаос, муравейник, люди, люди, люди, которые не переставая что-то говорили, вскрикивали, визжали. С ужасом Иноземцев вспоминал и «Золотую книгу» на самом верху «Железной дамы», к которой все так рвались – оставить росчерк в память о том, что хватило смелости взобраться на такую высоту.

До «Золотой книги» Иноземцев так и не добрался, ему смелости хватило только на первый уровень. Кроме того, Иван Несторович, к своему удивлению, повстречал невообразимое количество знакомых, и случилось ему осознать некоторую степень собственной популярности. Изо всех сил старался в тени держаться, а владельца белоснежной лаборатории, который никогда не спит и живет на одних лишь овощах, продолжая экспериментировать на своем здоровье, учит бесплатно и лечит бесплатно, все равно всюду узнавали, иные своим долгом почитали не только поприветствовать, но представить своим кругам – чиновникам всяческим, инженерам, финансистам, стряпчим. Те расспрашивали Иноземцева про электричество и водопровод, собранный по его чертежам и чуть ли не его руками, про устройство охранной сигнализации, которую он воссоздал по памяти из обрывков газетной заметки, про чудо-плесень расспрашивали, способную враз излечить самые тяжелые хирургические раны и быстро избавить от любой раневой инфекции.

«И откуда только им все это стало известно?» – про себя негодовал Иноземцев.

Сжав зубы, он криво улыбался, на вопросы некоторых, чересчур докучливых, отвечал коротко, тотчас спешил удалиться, совершенно не расположенный говорить о том, в чем, к стыду своему, сам толком не разобрался.

Всего-то и хотел, что поглядеть на хирургический павильон да заглянуть в русский отдел, созданный стараниями Русского технического общества. Глава отдела – Евгений Николаевич Андреев – был одним из пациентов Иноземцева. Иван Несторович все пытался его отговорить от участия, но Евгений Николаевич ни в какую своего доктора не слушал, и, в конце концов, нервы свели того в могилу. Что стало еще одним поводом ненавидеть эту проклятую выставку.

А через неделю, после очередной лекции, к нему подошел один из студентов и, торжественно назвавшись, точно был по меньшей мере принцем крови, стал напрашиваться на частные уроки. Дескать, давно химией увлекается, мечтает заняться усовершенствованием огнестрельного оружия и оружия более устрашающего и даже имеет несколько начатых проектов, с которыми готов поделиться.

Иноземцев, еще не отошедший от горя после смерти пациента, нелюбезно покосился на юношу, одетого щегольски в белую летнюю визитку, в изящной, едва вошедшей в моду панаме на голове, с тростью и томно-придурковатой улыбкой во все ухоженное, загорелое лицо. Ему двадцати лет, верно, не было. Иван Несторович, разумеется, отверг его предложение. Какие еще, к лешему, частные уроки? С барчуками еще не возился, разжевывая очевидное. Больных уже за две сотни перевалило. Времени нет. Не ночью же учиться. Но студент не отставал, уверяя, что лучшей кандидатуры в учителя ему не сыскать, что платить он намерен две сотни франков за урок. Двести франков?! За статью Иноземцев получал сотню, за лекции нисколько, с большинства больных платы не брал, а меж тем над головой дамокловым мечом висел кредит в три тысячи, в конторе «Ф. и сыновья».

Нет, все равно нет.

Иван Несторович решительно отказал, сочтя уместным напомнить, что не имеет полноценного образования химика, что по большей части он хирург, а лекции читает в Институте лишь на благотворительных началах. А стоили они ему – эти несколько безумных часов в неделю – изрядно потрепанных нервов. Молодые люди хоть и приходили в Институт Пастера по собственной воле, но от привычных школярских проделок не отказывались. То мышей в аудиторию напустят, то клеем кафедру зальют. Иван Несторович, однако, несмотря на то что розыгрышей всяческих страшно боялся, терпеливо же все сносил со снисходительностью, присущей всем педагогам. Но заниматься частными уроками – никогда!

– Вы из какой школы? – осведомился он.

– Из Сорбонны, – горделиво ответил студент, раздражающе посверкивая белоснежной улыбкой.

Барчук, как есть барчук. И химия ему не нужна, заскучал, видно, или проделку какую задумал.

– Обратитесь к месье Дюкло, – сухо отрезал Иноземцев и, подхватив с кафедры фолианты, направился к двери.

– Но ведь сам Дюкло мне вас и рекомендовал!

«Не рекомендовал, а попытался спихнуть», – про себя проворчал Иван Несторович, шагая дальше. Но в спину ему сей студент прокричал, что якобы он не сдастся и намерений завоевать расположение педагога не оставит.