Тайна желтой комнаты. Заколдованное кресло

О, это демоническое, испускающее молнии лицо! Г-н Лустало по-прежнему преграждал им путь, размахивая руками, как в плохом театре Мефистофель, пытающийся убедить публику, будто у него выросли крылья. Что и говорить, поведение для ученого совершенно немыслимое; всякий, случайно увидевший это, расценил бы его как крайнюю степень чудачества.

Но господам Патару и Лалуэту казалось, что перед ними – сам дьявол. Тем временем он на них наступал, а они в страхе пятились.

– Давайте! Давайте, воришки! – заорал он на них с такой яростью, словно хотел уничтожить на месте. – Какого черта вас понесло в подвал, пока я отсутствовал?! Вы что, идиоты? Или шайка грабителей? Вас могли там поджарить! Или собаки сожрали бы вас, как пташек! Или вас перещелкали бы, как мух, – выражаясь словами Дэдэ. Вы ведь его видели? Да снимите вы свои дурацкие очки! Кретины!

Лустало исходил пеной. Он смахивал ее со рта рукой, как и капли пота со лба, – так порывисто, что казалось, будто он сам себе отвешивает оплеухи.

– Снимите очки, я сказал! – бушевал Лустало, потому что Патар и Лалуэт и не подумали выполнять его команды. – Так вы себе еще и вату в уши натолкали?! Всю эту дребедень? Наслушались бредней Дэдэ? Что он якобы совершает для меня научные открытия ради куска хлеба? И про Тайну Тота, не так ли? А еще лучи-убийцы и дорогая уховерточка! А вам не приходило в голову, что Дэдэ лишился разума? Что еще он вам наплел? Ох, безумец, мой бедный страдалец! Несчастный, дорогой мой безумец!

Упав на стул, Лустало зарыдал так безутешно, что двое господ – свидетелей данной сцены – испытали от нее не меньшее потрясение. Отъявленный мерзавец, чудовище в человеческом обличье, каким он казался минуту назад, неожиданно вызвал у них острую жалость. Они растерялись, увидев его в слезах, но приближались с большой опаской, пуще всего оберегая очки.

Лустало хрипло простонал:

– Бедный, родной мой безумец. Мой мальчик! Господи, это же мой сын! Неужели непонятно? Вследствие болезни на нервной почве он сошел с ума. И это еще не вся беда – он очень буйный и крайне опасный сумасшедший. Другой бы на моем месте сдал его в психиатрическую клинику, но я не могу такого допустить. Я потребовал, чтобы врачи позволили мне оставить его при себе. Я поселил его в доме, но, когда он схватил за горло маленькую соседскую девочку и чуть не задушил ее, желая посмотреть у нее в горлышке, почему она так красиво поет, я вынужден был перевести сына в подвальное помещение и держать там как узника. О Господи! Не надо бы об этом рассказывать. Дэдэ – мой единственный ребенок. Вдруг его отнимут у меня? Украдут? Вы зачем явились в мой дом вчера вечером? С какой целью? Забрать моего сына? Твари! Подонки! Похитители детей!

Он продолжал рыдать с таким отчаянием, что г-н Ипполит Патар и г-н Лалуэт переглянулись, как громом пораженные столь неожиданным открытием. То, что они сейчас услышали вкупе с бурными эмоциями, сопровождавшими рассказ, объяснили им все: и странность, и загадочность, и угнетенное состояние человека за решеткой.

Но три смерти?

Г-н Ипполит Патар робко положил руку на плечо великого Лустало, который не переставал плакать.

– Мы ничего никому не скажем, – заявил г-н непременный секретарь. – Но ведь до нас были еще три человека, которые тоже клялись ничего не говорить, и они мертвы…

Лустало встал и простер руки, словно хотел объять всю боль и страдание мира.

– Мертвы! О, несчастные! Да поверите вы наконец, что меня самого это потрясло не меньше, чем вас? Сам рок, похоже, сделался моим пособником! Поймите же: они умерли, потому что были больны! Что я тут могу поделать?! – И он вдруг двинулся на г-на Лалуэта. – Но вы-то! Вы-то, сударь, здоровы?

Однако прежде чем новоиспеченный академик успел открыть рот, в Словарный зал хлынула толпа нетерпеливых коллег, явившихся за г-ном непременным секретарем и своим героем.

Двор, зал, коридоры Академии наполнились самой оживленной суматохой.

Несмотря на вату в ушах, г-н Лалуэт не упустил ни единого звука в этом трубном гласе славы. Выслушав последнюю исповедь Лустало, он вступил в Бессмертие спокойно и без угрызений совести. Он позволил доставить себя в зал публичных заседаний. Там, у самых его врат, он был на какое-то мгновение задержан давкой и неожиданно прижат нос к носу к самому Лустало. Лалуэт рассудил, что, прежде чем идти дальше, он должен принять окончательные предосторожности, поэтому, склонившись к уху ученого, прошептал ему:

– Вы спросили, здоров ли я. Благодарю, мое здоровье превосходно. Я искренне верю в то, что́ вы нам сообщили, но в любом случае весьма желаю вам, чтобы со мной не произошло ничего страшного, чтобы я, не дай Бог, не умер. Я принял меры предосторожности – собственноручно записал все, что мы видели и слышали у вас дома, и эти мои записи незамедлительно будут опубликованы в случае моей смерти.

Лустало с любопытством воззрился на г-на Гаспара Лалуэта, потом ответил ему напрямик:

– А вот и неправда. Вы ведь неграмотный.