Тайна жизни

Миша оскорбился в душе. Сказки, по его мнению, были столь прекрасны, что не могли не нравиться взрослым, но взрослые только притворялись, что не любят их, чтобы отличить себя от маленьких.

— Представь себе, — заговорил Тарусский, взяв полотенце и начиная крепко тереть им мокрое лицо, — я, как приехал, в тот же день отвез эти часы к Мозеру. Сказали, что посмотрят и завтра скажут, когда будут готовы. Приезжаю завтра. Говорят — через день. Отлично! Через день я готов был ехать. Перед самым поездом заезжаю за часами. Извиняются, задержка. Ну, думаю — выеду с вечерним. Пообедал в Московском… Снова к Мозеру. Ко мне выходит сам хозяин. «Так и так, — говорит, — ваши часы такой старинной конструкции и такая редкость, что я их своим обыкновенным мастерам не мог поручить. В Москве есть один только человек, отлично знающий старинные часы, на него только можно надеяться. Я ему и отослал их. Он всегда был необыкновенно аккуратен, а теперь вдруг что-то случилось с ним. Не могу добиться ответа от него». Понимаешь, я так и сел. «Как же? — говорю. — Мне сейчас на поезд надо ехать». Немец стал уверять меня, что вышлет часы. Можешь себе представить — вышлет! Я знаю, как Софья Семеновна дорожит этими часами; ну, как я приеду без них? Чувствую, что поезд мой опять свистит! «Подавайте, — говорю, — мне адрес этого человека!» Дали. Решил остаться до утра — все равно не поспеть. Теперь отправить тебе телеграмму? «Она, — думаю, — все равно завтра придет, когда я сам приеду, обеспокоит только». Хорошо… На другой день отправляюсь по адресу. Живет этот мастер за тридевять земель. Еду, разыскиваю. Мастера дома нет. Я говорю: «Шутишь. Ждать буду». Меня не пускают. Объясняю, в чем дело.

— Ну! — сделала Анна Сергеевна, заинтересованная уже рассказом.

— Ну, насилу впустили! Маленькая каморка, чисто. Стеклянный шкаф со старинными вещами и инструментами, стол у окна, на столе колесики каких-то механизмов и пружинки под стаканами и стеклянными колпаками. Сажусь и жду. Понимаешь, сижу, что называется, с закушенными губами, с твердой решимостью, что дождусь и не уеду без часов. Время начинает тянуться. Курю. Утренний поезд пропустил. Можешь вообразить мое настроение? Думаю — выйду хоть прогуляться немного. Представь себе — баба, которая отворила мне дверь и впустила, заперла меня. Я звал, стучал — никаких!.. Ведь я с утра ничего не ел. Наконец слышу движение за дверью, ключ в замке поворачивается и щелкает. Отворилась дверь, и вошел старик. Если бы ты видела его только! Рыжий цилиндр, сюртучок — все это ничего, но лицо у него такое жалкое было, такое жалкое, что вся злоба у меня прошла. Духу не хватило, чтобы встретить его как следовало. И потом, в чем он собственно виноват был предо мною? Он сам никак не ожидал, что я у него тут заперт, и растерялся. Этого его лица, я, кажется, никогда не забуду. Я назвал ему себя и потребовал часы в том виде, в каком они у него были. Он вдруг у меня спрашивает: «Скажите, пожалуйста, откуда у вас эти часы?» Ну, тут я окончательно вышел из себя! Я ему говорю, что до этого ему нет никакого дела, что часы я отдал Мозеру и желаю получить их обратно. Старик вздохнул и говорит опять: «Я потому спрашиваю, что такой экземпляр был только у графа Горского…»

— Но часы-то он отдал тебе? — спросила Анна Сергеевна.

— Да нет же! Он, оказывается, отнес их в магазин. Я полетел туда. Суббота, лето, магазин заперли в шесть часов. Я опять пропустил вечерний поезд. Ну, а на другой день, когда я утром пошел за часами, получил их наконец и вернулся домой, то нашел у себя карточку: «Граф Валерий Александрович Горский».

— Не может быть! — удивилась Анна Сергеевна.

— Вот тебе и не может быть! Адреса своего он не оставил. Я послал в адресный стол — принесли справку, что графа Горского в Москве на жительстве не значится.

«Какая же это сказка? — думал Миша. — Ничего тут нет похожего на сказку… разве такие сказки бывают? Няня рассказывает лучше».

Глава V

Лиловые и темно-серые полосы облаков с зардевшимися краями тянулись по небу, желтопрозрачному, золотому внизу, а кверху разлившемуся заревом. Даль подергивалась синим дыханием тумана, и таявшие в нем далекие деревца только верхушками рисовались хитрым темным кружевом на ярких красках неба. Ближние липы темнели недвижно, словно замерли в полном еще дневною истомою воздухе. Цветы пахли сильнее, и звуки колокольчиков возвращавшегося домой стада ясно доносились с деревни.

Анна Сергеевна ходила с Веретенниковым по окраинной дорожке цветника.

— Анна Сергеевна, — сказал он ей, неловко переступая и силясь укоротить свой шаг, чтобы идти с нею равномерно, — мне все эти дни хотелось переговорить с вами, да вы были в тревоге… не до меня вам было…

— В чем дело, Викентий Игнатьич? — участливо спросила Тарусская, нарочно усиленно внимательно смотревшая себе под ноги.

— Вот видите ли, я не знаю, как сказать вам… то есть вам-то я знаю как сказать, а вот дальше… Научите меня!

Тарусская, чтобы скрыть улыбку, невольно явившуюся у нее, отвернулась в сторону дышавшего алым пламенем заката, словно залюбовалась им.