Тайна Зинаиды Серебряковой

Аня стиснула кулаки… которые сами собой разжались, когда Дима вдруг громко выдохнул сквозь стиснутые зубы:

— Вон она. На перроне. Киоск «Воды-мороженое». Да не туда смотришь!

Господи! Знакомая клеенчатая коляска в синюю клеточку… Знакомая раздобревшая фигура в замшевом плащике… Ирка! Точно, Ирка!

Литвиновы вылетели из вокзала, чуть не падая понеслись, огибая здание, на перрон.

— Ирина! — еще издали закричал истерически Дима. — Ира!

«Дурак! — с незнакомой, звериной ненавистью подумала Аня. — Спугнешь! Сейчас она как чесанет — и затеряется в толпе на площади!»

Ирка, похоже, не ожидала, что ее так быстро накроют: вскинулась растерянно, заметалась туда-сюда, забыв о сумке с вещами, потом вспомнила, вернулась за ней — и потеряла время.

Дима налетел коршуном, вырвал у нее ручку коляски, откинул покрывальце с детских лиц, выкрикнул, словно на перекличке:

— Лидочка — здесь! Сонечка — здесь! — Обернулся к жене: — Аня! Они все здесь! Слава богу! — И принялся неловко вывернутой левой рукой вытирать глаза.

Аня не стала тратить время на эмоции: подскочила к ошарашенной Ирине, влепила ей одну пощечину, потом другую, а потом уже не могла остановиться, а Ирка стояла столбом, не защищаясь, и Дима не останавливал жену, то ли поглощенный созерцанием детских лиц, то ли оторопев от ее ярости — такую Анечку он прежде не знал, такую Анечку видел впервые…

Наконец Ирка заревела, как большая красивая корова, сообразила заслониться ладонями и плача пошла куда-то прочь. Не совсем, впрочем, ушла: притулилась к киоску, дрожа располневшими плечами.

Аня, не обращая внимания на зевак, открыла сумку и принялась вытаскивать оттуда Иркины вещички, впопыхах перемешанные с детскими. Следовало бы, конечно, эту тварюгу оставить в чем есть, но было противно хранить какую-то память о ней, да и зачем нести лишнюю тяжесть?

Увязала небогатое имущества в одну из девчачьих пеленок, подошла к Ирине:

— Кончай реветь, поганка, предательница! Скажи спасибо, что мы не вызвали полицию! Держи свое барахло.

Ирина неловко прижала к себе узелок, хлопая стеклянными от слез глазами.

Аня расстегнула плащ, кофточку, залезла в лифчик, к которому был пришит изнутри потайной карман — всегда, уходя из дому, она надевала этот лифчик, опасаясь коварства Ирины и судьбы! — рванула тонкую, мягкую ткань. Сунула Ирине завернутый в носовой платок тугой, нагретый пакет:

— Вот здесь все деньги, как и договаривались. И заруби на носу! У тебя нет никаких прав на наших дочек. По всем документам мы — их родители, ясно? У меня справка из роддома, где написано: мать — Литвинова Анна Васильевна. А ты тут никто! Только сунься к ним! Я тебя посажу! Поняла? Ну так пошла вон.

И Ирка медленно побрела вдоль рельсов.

Аня люто оглянулась на мужа. «Если он только сейчас обернется вслед этой поганке! Если только что-нибудь скажет! Если посмеет меня упрекнуть!»

Не обернулся, не сказал, не упрекнул. В полном упоении трогал мизинчиком розовые щечки спящих сестричек, лепеча:

— Дочки! Ах вы мои доченьки!

И у Ани немного отлегло от сердца, отошла пелена с глаз. Удалось отдышаться. И даже в левом боку перестала колоться игла, которую как-то незаметно удалось туда вонзить зловредной Ирке. Огромная такая, острая игла…

— На какое число у нас билет? — спросила она мужа.

Тот поднял счастливые, влажные глаза:

— Через три дня, а что?

— А завтра есть рейс?

— Сегодня в пять. А что?

Аня посмотрела на часы: только десять утра. Времени вагон!

— Пошли, переделаем билеты. Вылетаем сегодня!

Дима внимательно посмотрел на нее и с какой-то робостью кивнул:

— Пожалуй, ты права. Однако квартира в Горьком может быть еще не готова.

— Ничего, в гостинице поживем. Лучше уж в гостинице, чем снова так рисковать!

— Пошли, ты совершенно права, Анечка! Кажется, здесь, на вокзале, есть касса аэрофлота.

Дима слишком резко развернул коляску, и оттуда послышалось тихое, недовольное кваканье. Дима ахнул, снова приподнял кружево покрывала:

— Какую-то разбудил… Тише, плакса! Ань, это кто плачет? Сонечка?

— Нет, это Лидочка, — с нежностью сказала Аня, даже не заглянув в коляску.

Ее голосок она узнала бы из тысячи!

* * *

Северо-Луцк показался Джейсону весьма убогим, высотные панельные дома выглядели неряшливо и бестолково. Казалось диким, что здесь, среди этого современного мусора, мог расцвести такой цветок красоты, каким была Соня Богданова. Стараясь не глядеть по сторонам, он прыгнул в такси и велел везти себя на городское кладбище.

Таксист всю дорогу совершенно неприлично пялился в зеркало заднего вида на важного господина, и когда Джейсон встречал этот назойливый взгляд, без труда читал в нем попытку сообразить, в баксах или рублях брать плату за проезд. Когда автомобиль затормозил, Джейсон незамедлительно сунул страдальцу тысячную купюру и вышел, не дав ему слова сказать. Такси немедленно развернулось и помчалось прочь, словно водитель опасался, что щедрый пассажир одумается и бросится отнимать тысчонку.