Тайная дипломатия — 2

Что тут сказать? Не знают французы своего «светлого» будущего. Итальянская зона оккупации на юго-востоке Франции будет помягче, нежели германская, но тоже хорошего мало. И в Россию, то есть, в Советский Союз, Бенито отправит на помощь союзнику целый корпус — шестьдесят тысяч солдат, из которых на родину вернется каждый десятый. Хорошо, что итальянские фашисты нашли приют в российских сугробах, но лучше бы они к нам вообще не приходили.

Отправить что ли Потылицына с Исаковым утопить Муссолини в желтой воде Тибра? Пожалуй, при надлежащей подготовке и должном финансировании, сумеют.

— Позвольте присесть? — услышал я голос Потылицына. Легок на помине.

Теряю хватку, или Вадим подошел неслышно? Скорее, и то, и другое.

После моего возвращения из Москвы, мы с экс-поручиком, кавалером орденов Российской империи виделись всего один раз. Я передал Вадиму Сергеевичу деньги вместе с рассказами Пришвина, а он коротенько отчитался о работе.

— Скучно, господин командир, — сообщил Потылицын, сделав заказ.

— Совсем скучно или терпимо? — полюбопытствовал я.

От экс-поручика я это слышу уже раз десятый, если не больше. Конечно же ему скучно. Пока налаживал здесь газету (точнее, литературно-художественный альманах), проводил анкетирование, выявлял центры по подготовке диверсантов, не скучал, а теперь, когда активная деятельность свелась к нулю, скис.

— Мелькнуло кое-что интересное, но так, по мелочи, — отмахнулся кавалер. — Я это дело на Александра Васильевича спихнул, он и рад. Выяснит, доложит более подробно.

— А что такое? — заинтересовался я.

— Проводили мы в альманахе конкурс детских сочинений о родине, — начал Потылицын, а я, не выдержав, перебил:

— Ух ты, молодцы!

— Господин командир, так ты сам этот конкурс и придумал, — вытаращился экс-поручик.

В приватной беседе с Потылицыным я позволял ему такие вольности, как быть на ты с начальником. Вадима я знаю, он за пределы приличия не зайдет, зато окажу человеку уважение. Да и мне нужен здесь кто-то, с которым можно поговорить по-дружески, и по-мужски. Исаков и Книгочеев люди хорошие, но им уже под пятьдесят, и между нами стоит возрастная граница, а поручику еще и тридцати нет. А вот про конкурс я что-то запамятовал.

— Когда ты рассказы Пришвина принес, тогда и предложил, что было бы хорошо дать в альманахе подборку детских сочинений об оставленной родине, чтобы кое у кого ностальгия взыграла, — напомнил кавалер. — Вот мы с Алексеем и решили — проведем конкурс, а победитель получает пятьсот франков.

Да, про сочинения припоминаю, а вот с конкурсом они сами додумались. Хвалю. Пятьсот франков — очень даже шикарный приз, не во всяком взрослом творческом конкурсе такие деньги дадут, а здесь дети. В принципе, на пятьсот франков целой семье можно вернуться домой, в Россию, да еще и подарки с собой привезти, но на такое дело не жалко.

— Большинство-то детишек написали все как положено, — продолжил Вадим, —цветочки там, русские березки, запахи скошеной травы, парное молоко, а один ребятенок додумался — в Россию я не вернусь, потому что там у власти большевики, но когда дядя Вася их самого главного убьет, они и посыплются, а государь-император, въедет в Москву на белом коне, тогда и мы с папой и с мамой вернемся.

— Любопытно, — задумчиво протянул я. — Этот дядя Вася реальное существо или выдумка?

— А вот этим сейчас Александр Васильевич и занимается. Осторожненько узнаёт, кто родители мальчика, да кто в России остался, где работает или служит.

Если Книгочеев возьмется, он сделает. Бывший жандармский ротмистр засиделся над работами по ядерной физике, пусть в поле поработает, вспомнит молодость.

— Скажи-ка мне, господин поручик, ты свой альманах и все прочее на Холминова оставить сможешь?

— Управится, — твердо сказал Потылицын. — Он у нас и так и за главного редактора, и за корректора, даром, что инженер-электрик. А для меня какое-то дело есть?

Ишь, как глазенки-то загорелись.

— Читал, Вадим Сергеевич, что в Италии творится? — кивнул я на газеты.

— Это про Муссолини, да про его «связки»? — догадался бывший поручик.

— Про него. У Муссолини есть не только идея национального единства, но еще идея превосходства одной нации над другой. Как считаешь, у немцев такие идеи появятся?

— Если у французов Николя Шовен был, от которого, как говорят, пошел шовинизм, а у англичан Карлейль, так у немцев, тем более.

— Почему это? — удивился я. — Чем немцы отличаются от других наций?

— А тем, что у других наций философа Канта не было, — пояснил кавалер.

Никогда не связывал национализм и великого философа. Я оторопело уставился на Потылицына, а тот принялся излагать.

— Читал я в свое время статью одного ученого человека, фамилию не помню, название статьи тоже. Там как раз шла речь о том, что коль скоро немцы поголовно увлекаются Кантом, то ничем хорошим это не кончится.

— А чем Кант-то не угодил ученому человеку?