Тайная история капитализма. Почему мы бедные, несчастные и больные

Если вас не убеждает пример Бразилии, что вполне понятно, ведь гиперинфляция в 1980-е и начале 1990-х гг. шла рука об руку с низкими показателями роста, то как вам вот такой пример. Во времена корейского «экономического чуда», когда её экономика прирастала по 7 % в год в среднедушевом исчислении, уровень инфляции в Корее был близок к 20 % – 17,4 % в 1960-е и 19,8 % в 1970-е годы. Эти цифры были выше, чем у некоторых латиноамериканских стран, и совершенно противоречат культурным стереотипам гиперэкономных, осторожных жителей Восточной Азии в противоположность весёлым и расточительным латинос (подробнее о культурных стереотипах см. Главу 9). В 1960-е годы уровень инфляции в Корее намного превышал уровень пяти латиноамериканских стран (Венесуэлы, Боливии, Мексики, Перу и Колумбии) и стоял не намного ниже уровня этого печально известного «бунтующего подростка» – Аргентины[216]. В 1970-е годы уровень инфляции в Корее был выше, чем в Венесуэле, Эквадоре и Мексике и не намного ниже, чем в Колумбии и Боливии[217]. Вы по-прежнему уверены, что инфляция не совместима с экономическим успехом?

Крах биржи в 2008 году. Начало «великой стагнации»

Этими примерами я не пытаюсь доказать, что всякая инфляция хороша. Когда цены растут очень быстро, они подрывают саму базу рациональных экономических расчётов. Опыт Аргентины в 1980-е и начале 1990-х годов хорошо это показывает[218]. В январе 1977 года упаковка молока стоила 1 песо. Четырнадцать лет спустя, та же упаковка стоила свыше 1 миллиарда песо. В период с 1977 по 1991 гг., инфляция раскручивалась со скоростью 333 % в год. Был даже период, протяжённостью в 12 месяцев, который окончился в 1990 году, когда реальная инфляция составляла 20266 %. История гласит, что в этот период цены росли так быстро, что в некоторых супермаркетах стали писать цены мелом на доске, вместо того, чтобы делать ценники. Совершенно неоспоримо, что такого рода инфляция делает долгосрочное планирование невозможным. Не имея разумных долгосрочных горизонтов, невозможно принимать рациональные инвестиционные решения. А без прочной инвестиционной [базы], экономический рост становится очень затруднённым.

Но, между признанием разрушительной природы гиперинфляции и утверждением, что чем ниже инфляция, тем лучше, имеется [чересчур] большой скачок логики[219]. Как демонстрируют примеры Бразилии и Кореи, чтобы экономика процветала, уровень инфляции не обязательно должен быть в пределах 1–3 %, как того требуют Стэнли Фишер и большинство неолибералов. Действительно, даже многие неолиберальные экономисты признают, что непохоже, чтобы инфляция ниже 10 %, оказывала какое-либо отрицательное воздействие на экономический рост[220]. Два экономиста Всемирного банка, Майкл Бруно (Michael Bruno), бывший одно время главным экономистом, и Уильям Истерли (William

Easterly), продемонстрировали, что до уровня инфляции в 40 % нет чёткой корреляции между уровнем инфляции в стране и её темпами роста[221]. Они даже утверждают, что похоже [при инфляции] ниже 20 %, её повышенный уровень, в некоторые периоды, тесно связан с повышенным ростом.

Другими словами, инфляция инфляции рознь. Высокая инфляция вредна, но умеренная (до 40 %) не только не обязательно вредна, но даже может быть совместима с быстрым ростом и созданием рабочих мест. Можно даже сказать, что в динамичной экономике некоторый уровень инфляции неизбежен. Цены меняются, потому что экономика меняется, поэтому естественно, что цены идут вверх, когда множество новых начинаний создают новый спрос.

Но если умеренная инфляция не вредна, тогда почему неолибералы так ею одержимы? Неолибералы станут говорить, что всякая инфляция, умеренная или нет, всё равно плоха, потому что она непропорционально вредит людям с фиксированными доходами, в особенности имеющим иждивенцев и пенсионерам – наиболее уязвимой части населения. Пол Волкер (Paul Volcker), председатель Федерального резерва США (американского центрального банка) в администрации Рейгана (1979–1987 гг.), [член Бильдербергского клуба] утверждал: «Инфляция считается жестоким, может быть самым жестоким налогом, потому что он поражает сразу многие сектора [экономики], поражает незапланированным образом, и сильнее всего поражает людей с фиксированным доходом»[222].