Тайная история Костагуаны

Повешение Педро Престана, состоявшееся во дни, когда еще действовала Конституция-для-ангелов, запрещавшая смертную казнь, глубоко поразило многих. (Позже они поразились еще семьдесят пять раз, когда семьдесят пять колонцев, арестованных консерваторами, поставили к опаленным остовам стен и расстреляли без всякого суда.) Мой отец в своих очерках для «Бюллетеня», разумеется, воспользовался волшебной преломляющей палочкой и умело исказил события. И французский акционер, весьма встревоженный политическими потрясениями в далекой стране и возможным в связи с ними ущербом для его вложений, узнал о «прискорбном возгорании», повредившем вследствие «непредвиденного несчастного случая» несколько «хлипких хибар» и «картонных будок, которые и так уже разваливались». После пожара «шестнадцать панамцев госпитализировали с респираторными затруднениями», написал отец (респираторные затруднения заключались в том, что шестнадцать панамцев не дышали, поскольку были мертвы). В его статье рабочие канала выступали истинными «героями войны», сумевшими мужественно защитить «восьмое чудо света» от «грозной природы» (про грозную демократию ни строчки не говорилось). Да, да, войны 1885 года для французских инвесторов попросту не было, и Педро Престана не вешали прямо на железной дороге, по которой доставлялись материалы для строительства канала, – и все благодаря волшебной силе преломления. Мятежный генерал Рафаэль Айспуру, потерпев поражение и услышав ропот некоторых видных панамцев, предложил объявить Панаму независимой, если США признают его губернатором: Мигель Альтамирано ни словом об этом не обмолвился.

Так же, как и две главные компании, квартал «Кристоф Коломб» не пострадал, словно от горящего города его отделяла противопожарная полоса, и нам с отцом, хоть мы уже и начинали чувствовать себя кочевниками в масштабах Перешейка, переезжать не пришлось. Вскоре после катастрофы, пока служащие железной дороги / эшафота отстраивали Колон, я сказал отцу, что нам повезло, а в ответ лицо его исказилось загадочной гримасой, очевидно, означавшей меланхолию. «Нам повезло, – сказал он, – иметь под боком корабли гринго». Под отеческим присмотром «Галены» и «Шенандоа», «Сватары» и «Теннесси» работы в Великом Котловане худо-бедно продолжались. Но все было не как раньше. Что-то изменилось тем злосчастным августом, когда на Перешеек пришла колумбийская война и казнили Педро Престана. Прогнило что-то в штате Панама, и все это заметили. Скажу быстро и без обезболивания: я почувствовал, что мы начали тонуть. До акционеров, читателей «Бюллетеня», стали доходить нелепые слухи: будто бы их братья, кузены, дети мрут в Панаме дюжинами. Как такое может быть, спрашивали они себя, если «Бюллетень» пишет обратное? Рабочие и инженеры приплывали с Перешейка в Марсель или Гавр, сходили на сушу и первым делом принимались позорно клеветать: работы-де не продвигаются, как планировалось, стоимость-де их растет до безобразия… Невероятным образом эта безосновательная ложь проникала в сознание доверчивых французов. А тем временем моя страна начинала менять название и состав, как змея меняет кожу, и с головой погружаться в самые темные годы своей истории.

VI Во чреве слона

Страна тонула, разумеется, метафорически, как и Всеобщая компания Панамского межокеанского канала (о чем я скажу позже). Но в те времена и многое другое шло ко дну, причем вполне буквально – впрочем, все зависело от сути утопающего предмета. Например, на другом конце Атлантики уходил под воду парусник «Энни Фрост», в чем не было бы ничего примечательного, если бы ты, дорогой Коженёвский, не наврал бы беззастенчиво, будто стал жертвой этого кораблекрушения. Да, я понимаю, тебе нужны были деньги, а ближайшим банком служил дядя Тадеуш, который к тому же не брал проценты, и ты послал ему срочную телеграмму: «ПОТЕРПЕЛ КОРАБЛЕКРУШЕНИЕ ТЧК ВСЁ ПОТЕРЯЛ ТЧК ПРОШУ ПОМОЩИ…» И, поскольку соответствия наших судеб продолжали преследовать меня, хоть я и ненадолго отвлекся от темы, я должен здесь упомянуть очередное. Пока Коженёвский притворялся, что чуть не утонул, в другом месте состоялось утопление куда более скромное, но имевшее гораздо более быстрые последствия.