Тайная история Костагуаны

Шарлотта Мадинье решила уехать, но не смогла или не захотела сделать этого немедленно. Днем она в одиночестве бродила по Колону, навещала могилу мужа на городском кладбище и даже заглядывала в госпиталь и долгие часы проводила у постели какого-нибудь больного с температурой, вглядывалась в него так пытливо, что пугала беднягу, и спрашивала сиделок, почему над койкой написано «гастрит», если диагноз очевидно иной. Кто-то видел, как она просит милостыню у пассажиров на железной дороге, а кто-то – как, бросая вызов всем правилам приличия, беседует с французской шлюхой из знаменитого на все Карибское море борделя Maison Dorée. Не знаю, кто первым назвал ее «Вдова с канала», но кличка приросла намертво, и даже мой отец со временем стал ее употреблять. (Подозреваю, что он не видел в ней ничего насмешливого и безжалостного, а наоборот, произносил весьма почтительно, словно в могиле инженера Мадинье крылся шифр к судьбе Перешейка.) Вдова с канала, как водится в болтливых тропиках, скоро стала легендой. Ее видели в Гатуне: она стояла на коленях в грязи и разговаривала с каким-то ребенком, а с рабочими, прорывавшими проход в Кулебре, обсуждала стройку. Ходили слухи, что ей не хватило денег на билет, и потому она не уехала; видели, как она в Бутылочном переулке берет со строителей канала за по-быстрому, а с рабочих, недавно приехавших из Либерии, не берет, да с ними и не торопится. Глухая ко всем пересудам, Вдова с канала продолжала бродить по улицам Колона, повторяя на все лады: «Je m’en vais», но все никак не уезжала. Пока однажды…

Но нет.

Еще нет.

Еще рано.

Я позже расскажу о любопытной участи Вдовы с канала. Сейчас важнее упомянуть о других слухах, ходивших далеко оттуда и Вдове с канала неизвестных. В данную минуту требовательная дама Политика спешно взывает к моему вниманию, а я, по крайней мере внутри этой книги, – ее покорный слуга. По всей стране политики в своих речах распространялись о «неминуемой опасности для общественного порядка» и «хрупком мире, оказавшемся под угрозой». Но в Панаме никто ничего такого не слышал. Политики с подозрительным усердием бубнили о «внутренних волнениях», о «зреющих революциях» и «неизбежно им сопутствующих несчастьях». Но в Колоне, а особенно в гетто, состоявшем из сотрудников компании, мы все оставались глухи к этим предостережениям. Политики черными красками рисовали судьбу страны («Регенерация или катастрофа!» – вопили они), но их слова терялись в Дарьенской сельве или тонули в одном из двух наших океанов. Однако в конце концов роковой слух, самый главный из всех, добрался и до Панамы, и обитатели Перешейка узнали, что в далеком краю, которому Перешеек принадлежал, были выборы, и одна партия выиграла при каких-то подозрительных обстоятельствах, а другая теперь недовольна. «Не умеют эти либералы проигрывать!» – восклицали в панамских салонах консерваторы-священники. Все ведь просто: какие-то голоса потерялись, кому-то оказалось трудно добраться до урн, а кто-то, собиравшийся голосовать за либералов, в последнюю минуту передумал, благодаря своевременному и боговдохновенному вмешательству духовенства, оплота демократии. Разве консервативное правительство виновато в этих перипетиях выборов? Примерно так протекали беседы в панамских салонах, когда пришли подробные известия о том, что в стране началось вооруженное восстание несогласных.

Невероятно: у нас снова разразилась война.

Первые победы остались за мятежниками. Генерал Гайтан Обесо взял Онду, захватил ходившие по Магдалене пароходы и вошел в Барранкилью. Это произошло стремительно. Все карибское побережье вскоре должно было оказаться в красных лапах революции, и тогда впервые в истории авторы длинной комедии под названием «Колумбийская демократия» решили дать маленькую роль – всего пару простеньких строчек – штату Панама. Панама станет защитницей этого самого побережья, из Панамы отплывут мученики, готовые спасти страну из когтей масонского дьявола. В один прекрасный день контингент старых солдат собрался в порту Колона под командование губернатора Панамы, генерала Рамона Сантодоминго, и по морю отправился в Картахену творить историю. Мигель Альтамирано с сыном провожали их. Не они одни, разумеется: в порт набилось зевак всех национальностей, на всех языках интересующихся, что происходит и зачем. Впрочем, один из зевак отлично знал, что происходит, и собирался немедленно воспользоваться отсутствием в городе солдат. В конце марта адвокат по имени Педро Престан, мулат из Картахены, командовавший тринадцатью босыми, оборванными и вооруженными мачете антильцами, объявил себя революционным генералом, а также гражданским и военным губернатором Панамы.