Тайная история Леонардо да Винчи

Леонардо предоставил Джиневре возвращаться по задней лесенке в спальню мастера Андреа, где она, по общему мнению, сейчас отдыхала, а сам торжественно вошел в мастерскую. В этой комнате почти не было пыли, наполнявшей другие покои, где обтачивали отливки и грунтовали холст. Леонардо был словно охвачен пламенем: поверх кроваво-алой рубашки он надел малиново-пурпурный камзол. Вся его одежда была из дорогого бархата и льна. Высокий и идеально сложенный, Леонардо мог позволить себе облегающие костюмы, созданные специально для того, чтобы подчеркивать греческий идеал фигуры. И вошел он в мастерскую отнюдь не с несчастным видом — нет, он пригладил взлохмаченные каштановые волосы и появился, словно актер на сцене.

В мастерской Андреа, превратившейся в один из самых известных салонов во Флоренции, собирались весельчаки и жизнелюбы. Здесь велись громкие беседы, а пол щедро орошало вино из бутылок, которые за неимением стола ставили прямо на пол и опрокидывали при первом же неверном шаге.

Пожилой Паоло дель Поццо Тосканелли, обучавший Леонардо математике и географии, сидел рядом с большим глиняным кувшином и моделью купели для старой ризницы Сан Лоренцо. За его спиной, как тень, стоял мальчик с темными внимательными глазами и плотно сжатым суровым ртом. Леонардо никогда раньше не видел его; возможно, Тосканелли взял этого юношу в дом совсем недавно.

Рядом с Тосканелли сидели его ученики и протеже Америго Веспуччи и Бенедетто Деи. Веспуччи, долговязый неуклюжий молодой человек, улыбнулся Леонардо — они учились вместе. Вдоль стен стояли ученики — приятели Леонардо; они молча слушали, изредка вставляя в разговор словцо-другое. Обычно мастер Андреа отправлял учеников работать (с Леонардо, лучшим из них, он дивно смирился, и тот работал когда хотел), но сегодня мастерская была закрыта: близился праздник. Лоренцо ди Креди — вид у него, как всегда, был такой, словно он только что проснулся, — приветственно кивнул Леонардо, и Пьетро Перуджино сделал то же самое. Перуджино был подмастерьем и собирался скоро уйти и открыть собственную мастерскую.

— Поди сюда, Леонардо, — позвал Верроккьо, — помоги нам разобраться. Мы ждали тебя, чтобы поглядеть на твои чудеса, но сперва рассуди наш философский спор.

Тридцатитрехлетний Верроккьо, осанистый, с пухлым бритым лицом и в темной одежде, похожий на священника, стоял рядом с Америго де Бенчи, отцом Джиневры, и его партнером Николини.

Рядом с этим кружком стоял Сандро Боттичелли, всегда желанный гость в студии Верроккьо. Хотя Леонардо видел его не так часто, как других, он считал Боттичелли своим лучшим другом, единственным другом. Кое-чем Сандро походил на помолодевшего мастера Андреа, потому что у него было такое же широкое пухлое лицо, но подбородок у Сандро был тверже, а губы, в отличие от тонких сжатых губ Верроккьо, полны и чувственны. Но именно Боттичелли стремился к аскетизму, хотя работы его были полны роскоши и дыхания жизни.

Сандро стиснул руку Леонардо, и тот с улыбкой ответил на рукопожатие. Но хотя он и старался выглядеть спокойным и веселым, сосредоточиться ему было трудно, и дыхание его прерывалось, как всегда, когда он бывал расстроен. Он поздоровался с мастером Андреа и Америго де Бенчи, выказывая тепло, которого не чувствовал, и кивнул Николини. Лицо у старика было сильное, худое, костистое, а такими ушами, подумал Леонардо, мог бы гордиться слон. Хотя кое-кто и счел бы Николини интересным, Леонардо он показался просто омерзительным.

— Я не философ, — сказал он, отвечая Верроккьо, — я просто наблюдатель. Вам бы пригласить мессера Фичино или кого-нибудь из его блестящих академиков — вот уж кто в совершенстве знает все, что сказано мертвецами.

Насмешка над гуманистами не миновала ушей Тосканелли, который обычно притворялся глухим, чтобы ему не мешали размышлять, но сейчас слышал прекрасно. В отличие от Леонардо, который подвергался остракизму, потому что не мог поддерживать беглой беседы на латыни, Тосканелли прекрасно знал этот язык и дружил со многими членами Флорентийской Академии последователей Платона. Он считал «Платоновскую теологию», недавний, но уже популярный труд Марсилио Фичино, обобщающий мысли великого грека о бессмертии души, — работой, достойной пера самого Платона. Леонардо же утверждал, что сей труд легковесен и является пустым переводом чернил и бумаги.

— Эта тема придется тебе по нраву, Леонардо, — саркастически заметил Тосканелли. — Она весьма легковесна.

Бенедетто Деи засмеялся словам хозяина, Америго Веспуччи слегка улыбнулся, но мальчик, что стоял за спиной у Тосканелли, внимательно, изучающе вглядывался в Леонардо. Сандро же просто наблюдал, словно все происходящее нисколько его не касалось, и тем не менее чего-то ждал, точно вот-вот должен был выйти на сцену.

Николини повернулся к Тосканелли и веско произнес:

— Я не считаю спор о сути духа легковесным.

Тосканелли ограничился в ответ простым кивком.

Отец Джиневры улыбнулся Леонардо: