Тайная история Владимира Набокова

В музыкальном салоне пусто – только несколько столов и стульев да массивная люстра: сезон уже окончен. Как ни соблазнительно пофантазировать о литературных призраках, потустороннее дыхание не колышет прозрачных занавесок. Набоков уже не сидит за столом в уверенности, что приедет Солженицын, и не думает о том, что скажут друг другу они, два поистине независимых русских, пишущих на взрывоопасные темы, два гордых, подозрительных и не признающих революцию человека. Туристы заказывают набоковские апартаменты, но никто не надеется встретить Набокова на пороге и никто не ждет визита Солженицына – молодого и все еще разыгрывающего скромность, или старого и окруженного такой же стеной гордыни, какой под конец отгородился от мира Набоков.

Говоря, что Солженицыну больше не о чем писать, кроме как о своем заключении, Эдмунд Уилсон даже не подозревал, сколько труда Набоков посвятил той же теме. Солженицын запечатлевал страдания узников; Набоков придумывал, как им сбежать из тюрьмы.

В конечном итоге оба свидетельствовали об ударах, которые наносила человеческому духу политическая тирания. В «Даре», где читателя знакомят со всеми прелестями царской каторги, в «Отчаянии», отсылающем к лагерям Первой мировой войны, в лагерях смерти «Пнина» и «Лолиты» и «в пыточных застенках, забрызганных кровью стенах» советского ГУЛАГа, о которых сказано в автобиографии «Память, говори», – везде у Набокова проходит образ чудовищных концлагерей, которые перемалывают несчастных, попадающих между жерновов истории.

Набоков применял уроки матери, чтобы исполнять заветы отца, обличая антисемитизм и проклиная репрессии. Он был жесток и насмешлив со своими персонажами, заставляя их принимать страшную смерть, но сохранял их мечты и завуалированное прошлое, продолжавшее собирать жуткую дань с настоящего. В основе почти всех произведений Набокова лежит «разлитая в мире несметная нежность», которую «либо сминают, либо изводят впустую, либо обращают в безумие»[26]. Показывая читателям новый способ приобщения к истории, разговаривая с ними поверх голов своих персонажей, Набоков ни во что не ставил социальные романы, претендующие на то, чтобы перестроить весь мир, но верил, что отдельно взятому человеку можно открыть глаза на побочные последствия эпохальных событий – раздавленные и забытые людские жизни.

Стратегию Набокова не понять, если разбирать ее по кусочкам, – нужно видеть всю картину целиком. Перед лицом исторических катаклизмов писатель из раза в раз ухитрялся находить чудесное спасение, но своим самым известным персонажам открывал параллельный путь – безумие. Он и сам прятал радости и горе в фантазиях, в придуманных мирах, выложенных хрупким прошлым: лагерными мертвецами, страшными свидетельствами узников, нежностью к осмеянным, отсветами мира, утонувшего в жестокости, и скорбью обо всем, что утрачено. О чем бы Набоков ни хотел нам сказать, о какой бы истории ни надеялся напомнить, мы должны его расслышать. Он ждет нас в своих книгах.

Послесловие

Дмитрий Набоков, который после смерти матери ведал литературным наследием отца, тоже прожил незаурядную жизнь и оставил после себя немало загадок. Помимо оперного пения и автогонок, он отдал дань и драматическому искусству – снимался в итальянском фильме-детективе и играл своего отца на театрализованных чтениях переписки Набокова с Уилсоном. В 1980 году он попал в аварию, получив перелом шеи и ожоги третьей степени.

В старости Дмитрий рассказывал журналистам и знакомым о секретной работе, которую он выполнял для правительства США, то называя себя агентом ЦРУ, то намекая на «благородную миссию» на «далеком берегу», которую ему пришлось прервать, чтобы быть рядом с отцом в последние месяцы его жизни.

Дмитрий до конца своих дней преданно охранял творческую репутацию отца, но в политике, как видно, набоковскими сомнениями не мучился. Хотя ему напоминали, что Владимир Набоков называл пытки в числе самых страшных преступлений человечества, он публично призывал использовать их в качестве легального средства борьбы с террористами-смертниками, пытавшимися сровнять с землей Всемирный торговый центр. Дмитрий умер в феврале 2012 года в швейцарском городке Веве по соседству с Монтрё.

Сестра Веры Набоковой Соня, похоже, так больше и не встретилась с Карлом Юнгхансом. Она много лет работала переводчиком в нью-йоркском офисе ООН, после чего переехала в Женеву. Какими бы сложными ни были характеры сестер Слоним, две из них приходили к взаимопониманию, когда говорили о третьей, ибо с Леной, рассуждения которой так раздражали Веру, трудно было всем.