«Да уж, последние песни оказались довольно короткими», — скептически заметила одна из ее половинок. Вторая молчала. Сестра Беатриче взяла листы и принялась внимательно изучать их при свете свечи.
VII
Джованни, выдавая себя за поклонника Данте, который хочет написать его биографию, расспрашивал о поэте каждого, кто попадался под руку. Выехав поздно ночью, в аббатство Помпоза он прибыл к полудню. Солнце взошло не так давно, но воздух уже раскалился, а над полями еще висела слабая дымка. Ветра не было и в помине, воздух казался недвижным, спертым и затхлым. Время будто остановилось, как это бывает, когда в голове вертится одна и та же мысль и ты никак не можешь от нее избавиться. И вдруг из белого тумана внезапно выросли серые стены монастыря.
Войдя через северные ворота, Джованни подал привратнику пожертвование и предоставил лошадь заботам конюхов, а сам направился к церкви. Но прежде чем войти, он внимательно осмотрел внушительную колокольню. Чем выше она вздымалась, тем больше становились окна, а на последнем этаже их сменили широкие четырехугольные проемы. Форма крыши немного напоминала конус, а основание представляло собой окружность, в которую прекрасно вписывалась квадратная планировка здания. Эта колокольня казалась миниатюрной моделью мира и словно отражала его сущность: все в мире связано и замкнуто в круг, а конус постепенно сужает круг до маленькой точки. Все многообразие мира сводится к одному!
Джованни пересек внутренний двор и успел зайти в церковь до конца службы. Там еще оставалось восемь монахов из клироса, которые пели
Когда служба закончилась, он подошел к монахам, которые тем временем проследовали в главную залу монастыря.
— Меня зовут Джованни, я прибыл из Лукки, — представился он тому, что был постарше и имел неприступный и гордый вид.
Но тот не удостоил его ответом. Джованни подумал, что в этом месте царит какая-то странная атмосфера, а то, что в такой большой обители хор состоит лишь из восьми монахов, показалось ему дурным знаком.
— Джованни из Лукки, очень приятно, — попробовал он обратиться к другому монаху.
Этому было лет тридцать пять, и вид его выдавал человека утонченного и привыкшего к изяществу. Затем Джованни добавил, что думает написать биографию Данте и слышал о том, что поэт недавно побывал в Помпозе.
— Меня зовут отец Фацио, — ответил монах, но тут же прибавил, что о Данге ему рассказать нечего. Он видел его всего два-три раза, когда поэт приезжал в аббатство, и ничего о нем не знает.
Тогда Джованни спросил, почему на службе было так мало монахов. Отец Фацио поднял глаза к небу и горько усмехнулся.
— А как же тени, сын мой? — ответил он. — Ведь вы их не сосчитали. Если бы к тем, кого вы видели на службе, присоединились бы все остальные, то до Царства Божия на земле было бы рукой подать. Большинство монахов этого аббатства лишь тени: они приписаны к нашей обители, но никто никогда их не видел. Как видно, нездоровый воздух этих мест заставляет их подчиняться собственным правилам, вопреки всем заветам святого Бенедикта. Но стоит вам отправиться в Феррару или Равенну — и вы всенепременно встретитесь со многими из этих братьев, хотя в простом городском платье вам будет нелегко узнать наших монахов. Если так и дальше пойдет, то рано или поздно Помпоза перестанет быть аббатством и папа велит закрыть эту обитель.
С этими словами отец Фацио вздохнул и удалился, пожимая плечами и продолжая что-то бубнить.
Джованни пересек большой внутренний двор монастыря и обнаружил с другой стороны церкви две трапезные комнаты: та, что была побольше, предназначалась для монахов, другая, поменьше, — для гостей.
Здесь он остановился: делегация из Равенны должна была обедать именно в этой комнате.
— Рано еще трапезничать, — заметил монах, дежурный по кухне, который как раз проходил через залу.
Джованни представился и принялся расспрашивать его о том дне, когда флорентийский поэт обедал в аббатстве.
— Он съел немного супа, отварной курицы и выпил нашего лучшего вина — санджоретто, — ответил монах, который недопонял вопрос Джованни. При упоминании вина лицо его озарилось улыбкой.